История германо-французской войны. 1870–1871 гг.

В первые дни блокады французы не предпринимали никаких внешних действий. Они были также заняты восстановлением порядка, пополнением боевых припасов и устройством своих помещений.

Боевые действия в районе Меца 13 августа – 27 октября 1870 г.

Маршал Базен 20 августа писал в Шалон: «Я сообщу о своем марше, если вообще смогу таковой предпринять». 23 августа он доносил императору о своем намерении: «Если известие о значительном ослаблении блокадной армии подтвердится, выступлю, и притом через северные крепости, чтобы ничем не рисковать».

Действительно, уже 26 августа, когда шалонская армия стояла еще в 15 милях от Арденнского канала и о приближении ее к Мецу вообще ничего не было известно, маршал сосредоточил свои главные силы на правом берегу Мозеля.

Это движение не скрылось от германских наблюдательных постов, которые тотчас же донесли о нем по телеграфу.

Для поддержки 3-й резервной дивизии, стоявшей у Мальруа, десять батальонов 10-го корпуса перешли с левого берега Мозеля на правый в Аржанси. 25-я дивизия держалась наготове у моста близ Оконкура, и 1-й корпус теснее сосредоточился к Сервиньи. Даже если бы прорыв на север удался, 3-й, 4-й и часть 9-го корпуса могли еще преградить противнику дальнейший марш у Диденгофена.

Переход по военным мостам, наведенным от острова Шамбьер, значительно задержал наступление французов; все-таки в полдень их 2, 3, 4 и 6-й корпуса стояли тесно сосредоточенные между Мец и Гримон. К юго-востоку от Меца выдвинутые вперед отряды уже оттеснили в нескольких пунктах германское охранение, но, вместо того чтобы перейти в общее наступление, маршал собрал всех корпусных командиров на совещание в Гримон.

Комендант Меца заявил, что наличных артиллерийских снарядов хватит лишь на одно сражение, после чего армия очутится безоружной посреди неприятельских войск; кроме того, крепость еще не совсем приведена в оборонительное состояние и не может выдержать осады, если будет оставлена армией. Разумеется, такой вывод можно было сделать еще в Меце или, вернее, это следовало знать раньше, чем оттуда выступать. Особенно же подчеркивалось, что «сохранение армии является лучшей услугой, которая может быть сказана стране, тем более, если нужно начать мирные переговоры». Все генералы высказались против продолжения начатого движения, и командующий армией, воздержавшись от выражения собственного мнения, в 4 часа отдал приказ об отходе.

Все предприятие 26 августа может рассматриваться лишь как парадный маневр. Маршал донес военному министру, что по недостатку артиллерийских снарядов «невозможно» прорвать линии противника, если только наступательные движения извне «не принудят его к отступлению». Настойчиво испрашивались известия из Парижа «о настроении в народе».

Бесспорно, маршал Базен руководствовался не только военными, но и политическими соображениями; однако, спрашивается, мог ли он действовать иначе при наступившем во Франции общем беспорядке? Из только что упомянутой корреспонденции, а также из поведения Базена в сражениях под Мецем видно его решительное нежелание отделяться от этой крепости. Под ее стенами он мог до известного момента сохранить в неприкосновенности значительную вооруженную силу. Во главе единственной, еще не разгромленной французской армии он мог приобрести такую власть, как никто другой во Франции.

Правда, эту армию надо было сначала освободить из оков, в которых она теперь находилась.

Прорыв силой даже в случае удачи значительно ослабил бы ее, а между тем не совсем исключалась возможность, что маршал, как сильнейшая власть в стране, сможет впоследствии предложить такую цену, которая побудит противника разрешить ему уход. Ведь, в конце концов, при заключении мира с германской стороны должны были спросить: «Где же во Франции та сила, с которой после крушения империи можно вести переговоры и которая поручится за выполнение принятых обязательств?» Не доказано и даже нет оснований предполагать, что маршал после осуществления своих планов стал бы действовать иначе, чем это требовали интересы Франции.

Между тем в Париже вскоре собралось некоторое число людей, которые, не спрашивая нации, от собственного имени, объявили себя правительством страны и взяли в свои руки управление государственными делами. В отношении этих лиц маршал, опираясь на свою армию, действительно мог выступить соперником и даже противником; он мог восстановить власть императора, которому присягал, а это и было его преступлением в глазах парижского правительства. Пусть остается открытым вопрос: не избавило ли бы это Францию от долгих страданий и больших жертв? Но когда потом Базена обвиняли в измене, то это, разумеется, происходило лишь оттого, что национальное тщеславие французов нуждалось непременно в «изменнике», чтобы объяснить, почему именно они могли быть побеждены.