История городов будущего

На следующий день перед Зимним дворцом состоялся массовый митинг, на который пришло так много петербуржцев – по разным оценкам, до 300 тысяч⁴, – что площадь, разбитая царями для массовых военных парадов, не смогла вместить всех. Среди митингующих бесплатно распространялись осмелевшие в эпоху гласности газеты с белыми пятнами, наглядно демонстрировавшими цензуру путчистов. Хотя зарубежные СМИ сосредоточили все внимание на демонстрациях в Москве, где на обошедших весь мир кадрах первый президент Российской Федерации Борис Ельцин обращался к народу и армии с танка, петербургский митинг был вдвое больше по численности⁵; это производит еще большее впечатление, если учесть, что население давно задвинутого на второй план города в два раза меньше московского. Но пока обе исторические столицы страны сотрясали массовые протесты, большая часть России пребывала в состоянии покоя. Кроме Петербурга и Москвы, выступления состоялись только в родном городе Ельцина Свердловске. И хотя после перехода на сторону Ельцина армейских подразделений путч в Москве выдохся, различия в реакции на чрезвычайное положение подчеркнули непреходящие различия между городской и сельской Россией в целом и Петербургом и остальной страной в частности.

Горбачев пережил переворот и формально остался у власти. Но героический образ широкогрудого Ельцина на танке настолько сильно контрастировал с растерянным видом Горбачева, который вернулся из своего жутковатого крымского отпуска ошеломленным и растрепанным, что авторитет президента СССР оказался окончательно подорванным. Ведомый лидером, чья власть внезапно оказалась не более чем иллюзией, Советский Союз развалился через несколько месяцев после неудавшегося переворота. Национальные республики объявили о своей независимости, а самый большой кусок империи, простирающийся от Санкт-Петербурга до Владивостока, стал независимой Россией под руководством Бориса Ельцина.

Пока Ельцин пытался решить масштабные задачи по переводу на рыночные рельсы огромной страны, усеянной неэффективными колхозами и госпредприятиями, мэр Собчак стал активно воплощать в жизнь свое видение Петербурга. Он называл свой город «единственной дверью России в Европу»⁶ и мечтал, чтобы Петербург снова, как это было до революции, стал банковским и финансовым центром России. Собчак надеялся создать в Петербурге особую экономическую зону (ОЭЗ), какие он видел, когда еще в качестве профессора хозяйственного права посещал Китай эпохи Дэн Сяопина, – город с особым, выгодным для иностранных инвесторов экономическим законодательством. Привлекательность концепции ОЭЗ была для Собчака очевидна: его обращенный к Западу город мог, наконец, сбросить балласт отсталой российской провинции.

Под руководством Собчака приватизация предприятий Петербурга прошла гораздо быстрее, чем в остальной России. Его родной университет в партнерстве с бизнес-школой Калифорнийского университета Беркли открыл Высшую школу менеджмента, а Университет Дьюка запустил для городских бизнесменов специальную программу по получению степени MBA. Вскоре крупнейшие международные компании, в том числе Coca-Cola, Gillette и Otis, обзавелись филиалами в Петербурге.

В то время как Собчак сосредоточил свои усилия на местном уровне, сподвижники Анатолия Чубайса, который начал публично отстаивать необходимость рыночных реформ с тех самых пор, как после битвы за «Англетер» расширилось пространство для общественных дебатов, своей деятельностью вызывали в памяти более радикальные черты петербургской традиции. Эта группа петербургских экономистов и западных экспертов полагала, что самый современный город России способен открыть стране дверь в будущее одной лишь силой блестящих заграничных идей. Чубайс и его команда убедили Ельцина прибегнуть к стратегии, известной как «шоковая терапия». Вместо мягкого перехода к рыночной экономике по китайской модели, когда непродуктивные производства постепенно отключались от государственных субсидий, и только потом были отпущены цены на основные потребительские товары, петербургские экономисты рекомендовали немедленную либерализацию цен. По их мнению, освобожденная энергия спроса и предложения должна была немедленно устранить хронический дефицит и бесконечные очереди, поразившие позднесоветскую экономику. Когда им все-таки удалось подвергнуть страну этой шоковой терапии, цены на основные продукты питания, производство которых субсидировалось уже десятки лет, взлетели в три раза буквально за ночь. Но поскольку у по-прежнему колхозного сельского хозяйства не было никаких стимулов повышать производительность даже при выросших ценах, россиянам просто пришлось платить больше за то же самое количество товаров. «Сплошной шок и никакой терапии», – горько шутили в те годы.