Тем не менее общее настроение после Чанселорсвиля даже приблизительно нельзя сопоставить с подавленностью и душевными терзаниями, проявленными после первого и второго сражений при Булл-Ран, поражения Макклеллана у Ричмонда и сражения при Фредериксберге. Действительно, газеты стали с гораздо меньшей точностью отражать общественные настроения, чем на первых стадиях войны. Значительное количество редакционных статей писалось, разумеется, с целью сохранить в читателях надежду; но даже после того, как газетные сообщения стало возможно корректировать воспоминаниями современников, никак не отделаться от мысли, что в этот момент общественная депрессия была уже иного рода, а падение духа – не столь глубоким, как в предыдущих случаях. Бизнес, состояние которого стало улучшаться с осени 1862 года, теперь резко оживился. Началась эра роста прибылей, что проявилось в диких спекуляциях на фондовых биржах, в росте финансовых оборотов и накоплений, которые делали люди, инвестируя в государственные облигации. Также широко распространено убеждение, что война способствовала развитию торговли и промышленного производства. Правительство в больших объемах закупало сырье; один вид деятельности порождал другие, люди честно, а в некоторых случаях и нечестно, извлекали прибыль, хотя государство находилось в опасности. Когда весть о поражении при Чанселорсвилле достигла Нью-Йорка, временно подскочили цены на золото; акции железных дорог, поначалу просевшие, вскоре продолжили расти в цене, государственные облигации остались стабильными, а подписка публики на «5–20» продолжалась. То, что стало меньше добровольцев, явилось признаком не только усталости от войны, но и появления множества возможностей доходной деятельности. Война, по крайней мере в части набора призывников в армию, стала профессией. Людей заманивали под ружье премиальными от национального правительства, штатов, городов и городских районов.
VI
Чанселорсвилль продемонстрировал некомпетентность Хукера в командовании большой армией, и это станет поводом для его смещения. То, что он держался на своем месте лишь благодаря интригам Чейза и его сторонников, имеет слишком мало (на мой взгляд) подтверждений. Действительно, Чейз был верен своему генералу, но, если Линкольн мог прислушиваться к советам, то Халлек в военных вопросах имел больший вес, к тому же известно, что главнокомандующий не доверял Хукеру и, возможно, военный министр был солидарен с ним в этом. Верным другом Хукера был сам президент. Он посетил армию вскоре после сражения, пришел к выводу, что никто не виноват и избегнуть катастрофы было невозможно, поэтому подбодрил Хукера настолько, что у того сложилось впечатление о крепости своего положения и возможности не обращать внимания на преобладающее в частях недоверие к его способностям. «Думаю, Хукер избавлен от трудности подбора себе преемника, – записал Мид, – и от нелепого положения, в котором мы сейчас находимся, меняя генералов после каждого сражения».[520]
«Президент, – записал Уэллс в дневнике, – испытывает личную симпатию к Хукеру и держится за него, когда все остальные отворачиваются».[521] Рейнолдс, побывав в Вашингтоне, получил от друга информацию, что его называют следующим командующим Потомакской армией; он «немедленно отправился к президенту и сказал, что не хочет командования и не возьмется за это дело». Но в ходе беседы он откровенно высказался о недостатках Хукера, на что Линкольн отвечал: «Я не расположен выбрасывать ружье, из которого сделан один промах».[522]