История греческой литературы Том III

Эллинистических поэтов, в том числе и Каллимаха, прельщают черты бытового фольклора. Они постоянно присматриваются к явлениям живой старины, к загадочным пережиткам прошлого, стараясь найти поводы или причины, некогда повлекшие за собой возникновение того или иного обряда или странного обычая, по традиции продолжающего сохраняться. Каллимах и другие поэты родственного ему направления желают открыть причину (по-гречески "айтион" или, в другом произношении, "этион") подобных явлений; поэтому их внимание, естественно, чаще всего направляется на "этиологические" легенды. Темы этиологических легенд трактуются поэта ми по-разному: то в них оттеняются скорбные, то шутливые моменты, они то излагаются очень кратко, иногда всего лишь в одной или двух фразах, то развертываются во многих десятках стихов. Чрезвычайно часто этиологическая легенда приобретает форму ученой справки.

В "Гекале" показательным примером "книжного" стиля может служить мелкое мифографическое замечание, искусно вставленное Каллимахом в речь ворона, рассказывающего своей собеседнице историю преступления дочерей Кекропа. Известно общераспространенное, восходящее своими корнями к очень глубокой древности, представление о долговечности воронов и ворон. На почве этого представления построено Каллимахом и замечание во́рона о том, что он в те времена (т. е. в дни рождения Кекропа) был еще совсем молоденьким, а теперь живет вот уже при восьмом поколении людском. Только человек, основательно знакомый с тогдашней мифографической литературой, мог должным образом оценить эту хронологическую деталь. Дело в том, что разговор птиц в хижине Гекалы происходит в молодые годы Тесея, еще при жизни его отца, престарелого аттического царя Эгея, а, согласно вычислениям античных мифографов, Эгей является именно восьмым по счету царем Аттики после первого ее правителя.

Датировка произведений Каллимаха, как мы сказали, спорна, и сейчас вряд ли возможно с точностью определить последовательность их появления. Едва ли, однако, есть основания сомневаться, что "Гекала", судя по ее языку и тонко разработанной композиционной технике, принадлежит не начальному периоду творчества, а эпохе полной зрелости его писательского таланта.

3. "АЙТИИ" ("ПРИЧИНЫ")

Сочинение, носившее название "Айтии", в основном являлось поэтической обработкой старинных преданий, частью почерпнутых Каллимахом непосредственно из фольклора, а частью разысканных в старинной письменной литературе. Эти поэтические легенды, независимые одна от другой и тематически очень пестрые, объединяются у Каллимаха общностью целевых заданий: каждая из них вскрывает перед читателем легендарную этиологию то религиозного обряда, уже переставшего быть понятным, то загадочного обычая, удержавшегося от седой древности. Стихотворным размером "Айтий" служит элегический дистих, т. е. форма стиха, которая у поэтов эллинистической эпохи достигла своего наиболее полного развития в эпиграмме. Этот стих издавна применялся в жанрах гномических, морально-дидактических и философских, а также в пословицах, эпиграфических текстах, рассчитанных на случайного читателя, и посвятительных надписях на вещах, подносимых богам и героям. Подобно пословицам и философским изречениям, и элегические посвящения, и эпитафии нередко содержа-ли общую мысль: элемент сентенции прочно соединился таким путем с элегическим метром. Поэтому для элегии, как особый традиционной стиховой формы, рефлексия была характерна. По этой же причине опять-таки в прямую противоположность эпосу, в котором автор по возможности избегает всякого проявления субъективных чувств, элегия допускает любые отступления от основной повествовательной темы, показывающие авторское отношение к рассказываемому, его личные переживания, настроения и мысли: автор начинает говорить о самом себе. Литературным приемом подобного рода пользовался и Каллимах. Примером таких авторских отступлений может служить хотя бы следующий фрагмент папирусного текста "Айтий" [20], где рассказываемая поэтом легенда предварена отступлением, рисующим картину званого, праздничного обеда в доме одного из александрийских друзей поэта. Хозяин дома, давно уже обосновавшийся в Александрии афинянин, продолжает ревностно соблюдать обычаи своего родного города, в частности праздновать все более или менее крупные афинские праздники.