История груди

Два факта из личной жизни Руссо ставят под сомнение его писания о грудном вскармливании. Во-первых, его собственная мать умерла в родах и воспитывал его отец с помощью кормилицы. Современные комментаторы, особенно с уклоном в психоанализ, увидели в этой ранней потере причину постоянной тоски Руссо по груди. Разумеется, он оставил после себя значительные свидетельства своего навязчивого и иногда комического интереса к женской груди. В седьмом томе своих «Исповедей» он рассказывает историю своего сексуального фиаско с венецианской куртизанкой по имени Джульетта. Сначала у него ничего не получилось из-за перевозбуждения. Затем, когда он уже был готов насладиться ее телом, он вдруг заметил, что ее груди отличаются друг от друга. Сосок одной груди был втянут. Этого оказалось достаточно, чтобы у него пропало желание, а потом, вспоминая об этом, он разразился в ее адрес бранью. Руссо отомстил Джульетте за собственную импотенцию, назвав ее «своего рода монстром, отвергнутым природой, мужчинами и любовью»^[171].

Во-вторых, куда более тревожащая череда фактов окружает Руссо-родителя. От его длительной связи с Терезой Левассер родилось пятеро детей, и все они оказались в воспитательном доме. Эта сторона его жизни была неизвестна до публикации второй части «Исповедей» в 1788 году. К этому времени он уже покорил толпы женщин, которые последовали советам из «Эмиля» и сами кормили детей грудью, отказавшись от модной практики найма кормилицы и воспротивившись откровенным пожеланиям своих мужей.

Растущая популярность доктрины Руссо с ее призывом «назад к природе» и особым упором на материнское грудное вскармливание достигла даже двора Людовика XVI и Марии Антуанетты. В Версале королева реализовала фантазию о буколической жизни в деревушке, которую она приспособила для своих нужд. Там были сыроварня, молочницы, пастушки и ягнята. В честь кормящей матери она заказала в Севре две фарфоровые чаши в форме идеальных грудей (илл. 43).

43. Фарфоровые чаши с молочной фермы в Рамбуйе. Фарфоровый завод в Севре для королевы Марии Антуанетты. Согласно легенде эти две чаши в форме женских грудей, заказанные Марией Антуанеттой, были отлиты по форме ее собственной груди.

Женщины, вспоминая этот период истории, часто с гордостью упоминали о том, что они сами кормили своих детей. Например, мадам Ролан, исполненная энтузиазма последовательница домашней философии Руссо и одна из самых интеллектуальных женщин своего времени, выразила свое материнское счастье словами: «Я была матерью и кормилицей»^[172]. Она была решительно настроена не отдавать свою дочь кормилице даже после того, как у нее пропало молоко и ей пришлось кормить девочку из бутылочки. Ко всеобщему удивлению после семи недель отсутствия молоко у нее снова появилось, и она смогла возобновить кормление.

Куда менее образованная женщина Элизабет Ле Ба вспоминала, что ее будущий муж использовал вопрос кормления грудью для проверки ее характера. Как ярый республиканец и близкий соратник Максимилиана Робеспьера, депутат Филипп Ле Ба решил убедиться в том, что Элизабет будет придерживаться партийной линии в вопросе грудного вскармливания. Он попытался поймать ее в ловушку, сказав, что он против этого. Но женщина была слишком умна, чтобы в нее попасться. Она действительно вышла за него замуж, родила ребенка и кормила его грудью, хотя при сложившихся обстоятельствах выбора у нее не было. Ле Ба участвовал в 1794 году в покушении на Робеспьера, и Элизабет бросили в тюрьму с младенцем пяти недель от роду. Она девять месяцев кормила его грудью в тюремной камере. Последними словами ее мужа были: «Корми его своим собственным молоком… Вдохни в него любовь к своей стране»^[173].

Хотя понятно, что мадам Ролан и мадам Ле Ба — обе из буржуазной среды и яростные республиканки — отдали предпочтение грудному вскармливанию в соответствии с тем, чего требовали самые известные революционные оракулы. Но куда сложнее понять популярность Руссо среди аристократов и роялистов. И все-таки внушенная им страсть к грудному вскармливанию не зависела от сословной принадлежности, политических взглядов и государственных границ.

В Германии, как и во Франции, кормящая мать стала героиней сентиментальных стихотворений и картин. Иногда, как на очаровательной пастели Иоганна Антона де Петерса 1779 года, известной под названием «Die Nähreltern» («Кормящие родители»), материнская грудь была фокальной точкой интимной семейной сцены: мать, отец и ребенок вместе вокруг груди, словно это было открытое сердце^[174]. Простые пасторальные персонажи на этой картине были значительно более любящими, чем утонченные городские родители.