История и фантастика

— Говорите, ни один из рецензентов не заметил? Ах-ах, это ж надо! Ни один из тех гениев, которые все знают и распоряжаются душами? Которые читали все, что рецензировали? Ах-ах! Ладно, шутки в сторону. На Таро указывает название, и оно же несколько раз упоминается в тексте книги. Речь идет об одной из карт Таро, шестнадцатой из так называемых старших арканов, о Башне… На этой карте изображена башня, пораженная молнией, и падающая с нее фигурка человека — шута.

В Таро эта карта — символ разрушения и смерти. А само Таро — символ и аллегория rite de passage, пути инициации, являющейся лейтмотивом книги.

— Возможно, это не столь важно, но меня в книге поражают также многочисленные повторы — например, всякий раз, когда должно что-то случиться, герои проходят мимо покаянного креста. Таких «игр в эхо» в «Башне Шутов» много. Почему?

— Потому. У Вийона: «Но где снега былых времен?». У Мицкевича: «Литовский холодец в молчаньи дружном ели». А мне что, нельзя?

— Можно, почему нет? Только иногда неплохо было бы знать, что имеется в виду, в чем тут дело? Например, в «Башне Шутов» приора монастыря кармелитов пожирает сифилис… Ну хорошо, скажет наблюдательный читатель, этот Сапковский чихает на все и вся, ведь известно же, что сифилис привезли из Америки значительно позже… Ну ладно, но тут же в его голове должен зародиться следующий вопрос: какова семантическая надстройка в этом приеме? Таким образом вы хотели напомнить, что в монастырях царит страшная распущенность? Или в этой игре скрывается нечто большее?

— Во-первых, болезнь приора не сифилис, а рак… Я ясно пишу, что приор — изможденный и страшно худой. Если б я имел в виду сифилис, то добавил бы ему провалившийся нос, чтобы у читателя ни малейших сомнений не оставалось. А во-вторых, чихать на читателя я и в этом случае не стал бы: сифилис был в Европе до Колумба, есть у медиков такая теория, вполне серьезная. На барельефах Вита Ствоша в алтаре Марьяцкого собора в Кракове специалисты у нескольких фигур обнаружили типичные для врожденного сифилиса изменения носа, глаз и черепа.

— Меня интересует процесс возникновения многотомной саги. Процесс, несомненно, очень сложный. Мы знаем, что, например, «Ведьмака» вы писали не в хронологическом порядке. Какая сцена была написана первой?

— Сцена борьбы Бонарта с Крысами, но когда она попала в книгу, то изменилась настолько, словно первоначальной версии и вовсе не было. Я, помню, писал ее в краковской гостинице, на Полконе, одном из первых, на котором я был.

— А какие был и задумки, когда вы начинали писать «Ведьмака» для «Фантастики»? Уже тогда думали о продолжении? Или только награда запустила лавину фабулы?

— Я не знал, что появится продолжение приключений ведьмака. Более того, даже не думал, что когда-либо напишу что-то еще, тем более для «Фантастики». Вообще был глубоко убежден, что все завершится выплатой гонорара. В конце концов, это был не первый мой опубликованный текст и не первый выигранный конкурс, так что определенный опыт у меня имелся, и я полагал, что выплатой вознаграждения все и закончится. Позже никого не интересовало, работаю ли я над чем-нибудь и вообще, жив ли я. И внезапно — ни с того ни с сего — «Фантастика» начала заваливать меня телеграммами, письмами, приглашениями на какие-то сборища, шабаши, «литературные мастерские» и прочие полконы (в то время я даже понятия не имел, что это такое). Я искренне удивился! Даже говорил им: «Я же свой гонорар уже получил! Чего вы еще от меня хотите?» Потом ко мне стали приезжать какие-то люди и просить, чтобы я что-нибудь достал им из ящика…

— И что?

— И настал момент, когда я вдруг почувствовал себя величиной. Ведь человеку и правда приятно, когда его намажут соусом и оближут.