История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография

В ответ на это Розенбаум с выражением крайнего удивления на лице недоуменно заметил: «Вы, вероятно, не видите, что вместе с нелегальной работой можно находить выход и там, где это вполне дозволяется властями. В Гродно, например, под прикрытием официального профсоюза действует культурно-развлекательная секция, сплошь состоящая из членов «Свободного Рабочего». Они устраивают самые разные местные увеселительные мероприятия, благотворительные спектакли, и это идет на нужды самых обездоленных людей». Услышав такие откровения, Лерман с чувством задетого самолюбия отметил: «В Гродно, вероятно, другая экономическая ситуация. Там более развитая промышленность, а потому и рабочие более сознательные. У нас же при проведении пропаганды надо постоянно быть начеку: есть такие рабочие, которые за злотувку готовы продать с головой и ногами каждого доброхота». Степанюк к сказанному добавил: «Люди у нас настолько запуганы, даже из числа членов организации, что зачастую не знаешь, с какой стороны к ним подойти. Большинство из них — местные белорусы, а они прекрасно помнят, какие репрессии обрушились на их головы, когда кое-кто из числа деятелей так называемого белорусского движения задумали организовать свой ресторан с игрой в лото, доходы от которого предназначались для беднейшего белорусского населения. Просуществовало это благотворительное заведение где-то полгода, а потом, несмотря на свою внешнюю лояльность и доходность, было властями закрыто. Организаторы заведения были арестованы, и о их судьбе никому до сих пор неизвестно». После небольшой паузы разговор был продолжен.

«Сейчас у нас на водном транспорте есть отдельные рабочие, заслуживающие внимания со стороны организации, но их не более 10–15 человек», — заметил Степанюк — «А у нас в типографии, — добавил Лерман, — сознательных рабочих также человек десять, но из них лишь трое — поляки, да и те так обременены семьями, что в партийный фонд от них ничего не получишь». При этом Степанюк и Лерман назвали еще около десятка фамилий, которые Розенбаум стремился накрепко запечатлить в своей памяти. «В среде железнодорожников нам очень помогает Кароль Квятковский, а среди ремесленников-единоличников сапожник Борух Брехман, но в целом приходится в основном нам тащить этот воз», — почти в один голос заявили Лерман и Степанюк.

Кончалась закуска, и Розенбаум хотел послать гостиничного лакея за новой, но друзья-рабочие дружно запротестовали, мотивируя свое «нет-нет» тем, что уже поздно и они должны идти. На прощание «рабочий от театра» вручил Лерману две десятизлотув-ки (банкнотами), сказав, что это от него и его «легкой руки» слонимской организации трудящихся. Прощаясь, все изо всей силы жали друг другу руки, как бы стремясь заверить самих себя в ценности совместно проведенного вечера. Уже в коридоре Розенбаум вдруг вспомнил, что он прежде всего импрессарио, а все остальное потом, и потому как никогда убедительно стал просить Лермана не подвести его с афишами, чтобы дать их во время для расклейки активистам общества инвалидов. Лерман пообещал все сделать так, как надо.

Сразу же после ухода рабочих Розенбаум по свежей памяти записал себе в блокнот все упомянутые ими фамилии, дабы чуть позднее назвать их в шифрованном адресе на имя Корвин-Пиотровского и для устной передачи майору Добружинскому. Спал импрессарио как никогда крепко, а поднявшись, не ощущал никакой усталости: занимался своей отчетностью, потом сбегал в типографию к инвалидам по поводу афиши, а в шесть часов вечера выехал в Волковыск. Правда, там ничего имеющего отношение к политике он не заметил.

После Волковыска импрессарио поехал в Брест. Пробегав весь день по делам ансамбля Зелинского, он уже под вечер отправился на Люблинскую, 2, где проживал токарь Шиманский. Придя к нему, Розенбаум застал дома только его жену, которая, смущаясь, сказала, что сама ожидает мужа с минуты на минуту. Для того чтобы как-то убить время, они беседовали о всякой всячине, потом о труппе Горяинова, о которой мадам Шиманская была довольно высокого мнения. В ходе ее восторженных откликов на эту тему импрессарио все-таки сумел дать ей понять, что на сей раз он приехал сюда с другой, уже опереточной, труппой. Так «минута на минуту» растянулась на целый час.