История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума: монография

На попутный вопрос Розенбаума: «А что слышно у Котлярчика?», Либерман ответил: «В Чарной Веси дело тоже налаживается. Когда у нас был Цыгельницкий, то мы через него направили туда немного средств. Но там условия чрезвычайно тяжелы из-за недостатка сознательных рабочих». Сочувственно кивая ему головой, Розенбаум поддакнул: «Да-да, я помню вы что-то еще раньше рассказывали о Чарной Веси. Послушайте, а может быть, и им надо помочь, как когда-то и вам, каким-нибудь доступным для них спектаклем или еще чем? Если вы мне дадите рекомендательное письмо, то я поговорю о возможности поездки туда со своим театральным начальством». И Лерман в тот вечер пообещал похлопотать о таком письме перед комитетом организации. Таким поворотом разговора импрессарио был не очень доволен, но что поделаешь, он с этим предложением молча согласился.

После окончания ужина Цейтнер пригласил Розенбаума на Новый год к себе на обед, при этом добавив: «У меня вы познакомитесь с Дворжецким, я его тоже пригласил». Это приглашение вполне вписывалось в планы Розенбаума на новогодние дни (повидаться с Лисовским в Августове, получить от комитета рекомендательное письмо к Котлярчику и т. д.), и он пообещал быть. По настоянию участников товарищеского ужина расчет официантом был сделан по-немецки, т. е. по равной доле на каждого мужчину. При расставании с Цейтнерами Розенбаум попросил их разрешения на Новый год принять его выпивку, на что супруги, традиционно шутя, сразу же согласились.

На следующий день Розенбаум пошел к капитану Калиновскому, чтобы сообщить ему о добытых вечером сведениях. При сличении представленных агентом фамилий у Калиновского не оказалось четырех фамилий, кроме того, он ничего не слышал ни о Дворжецком, ни о Цыгельницком. Это привело его в некоторое замешательство, а затем и к резкому недовольству своими агентами. Вернувшись в номер гостиницы, Розенбаум составил идентичного содержания шифрованные рапорты Демб-Бернацкому и Корвин-Пиотровскому. Правда, в рапорте последнему он написал о тесных связях гродненской организации, кроме Белостока, еще и с Лодзью, ибо Сендер Цыгельницкий был связным между этими двумя центрами рабочего движения. Вечером он сдал эти рапорта заказными экспрессами в железнодорожном почтовом отделении. 30 и 31 декабря прошли серо и буднично. В эти дни импрессарио почему-то было себя жаль.

1 января 1923 года Розенбаум почти до обеда занимался приведением себя в праздничный вид, после чего отправился на званый обед к Цейтнерам. Главной целью этого визита, конечно, был Даниэль Дворжецкий, а на втором, наверное, Лея Липнер. Сорокалетний агент, знающий толк в женщинах, а еще больше — сколь опасна эта слабость в общении с врагом (революционеры в его представлении были именно такими), по дороге, тем не менее, раздумывал над тем, что же вызвало у него интерес к ней: или она сама, такая аккуратненькая, свеженькая, с искрящимися черными глазками, или мимолетный намек Цейтнера, дескать, кутнуть любит… Однако на пороге дома Цейтнеров эти легкие мысли сразу же напрочь вылетели из его головы.

У Цейтнеров в это время уже были Либерман, Лейзерович, Лея Липнер. Через минут десять после Розенбаума пришел в железнодорожной фуражке на голове, несмотря на холод, Даниэль Дворжецкий. Знакомство с новым членом компании состоялось естественно и непринужденно, как, впрочем, и хотелось импрессарио. Разговор начался с обычных в праздничные дни тем, шутили, рассказывали анекдоты, желали друг другу счастья в Новом году. Но постепенно, уже ближе к десерту, Розенбауму удалось направить застольный разговор в нужное русло. Он спросил у Дворжецкого, заявившего, что «рабочим не до театра»: «Неужели у железнодорожников жизнь только в сером цвете, и из этой серости нет никакого выхода?». Последний вначале вознамерился что-то в пылу разговора ответить, но затем, оглянувшись по сторонам, как-то стушевался и неожиданно замолчал. И тут большую услугу Розенбауму сделал Лейзерович, который, глядя на пустую рюмку, сказал: «Говори, Даниэль, как есть, здесь все люди свои, и тайны между нами нет, тем более что Эдвард — тот человек, без которого «Свободный Рабочий» вряд ли встал бы на ноги». Явное преувеличение, к которому агент не нашелся сразу как отнестись, неожиданно сделало свое дело. Вступивший в разговор Либерман пояснил, что Дворжецкий знает жизнь рабочих не только в Гродно, но и в глубинке, так как вернулся недавно из-под Августова по заданию рабочего комитета.