История Индии

На самом деле Рудрадаман сделал больше. Он не только дважды отражал атаки Шатаваханов и полностью отвоевал Малву, но и присоединил обширные земли Раджастхана и Синда, а также разгромил яудхеев. Последние были кшатриями, которые до сегодняшнего дня считают себя наследственными профессиональными воинами, создавшими на земле к западу от Дели государство-республику. Возможно, Рудрадаман повстречал их где-то южнее, например в Раджастхане, по крайней мере их основные земли он не захватывал. Если завоевания некоторых правителей, скажем, Кхаравелы из Калинги, вызывают серьезные подозрения, то завоевания Рудрадамана выглядят вполне правдоподобно. Он избегал провозглашать обычные лозунги об империи «от океана до Гималаев», ни один его слон не ступал в воды Ганга. Монеты, преимущественно серебряные, величают его просто «махакшатрапом». Если признать, что изображение на монетах имеет портретное сходство, то мы видим на них человека «с живым и энергичным характером»^{87}.

Надпись в Джунагадхе, хотя и не описывает живости его характера, добавляет ряд других характеристик. Рудрадаман ревностно поддерживал «Дхарму», возможно, подражая Ашоке, с эдиктом которого ему повезло разделить место на скале. Он был прекрасным фехтовальщиком и борцом, искусным наездником, колесничим и погонщиком слонов. Ему возносили хвалу за великодушие и щедрость, прославляли за знания грамматики, музыки, логики и «других великих наук». Совершенно ясно, что он стремился к тому, что считалось идеалом индийского правителя, и был в этом стремлении настолько успешен, что впоследствии его имя (которое в отличие от таких имен, как Мауэс или Аз, бесспорно чисто индийское) «повторялось с почтением, как если бы оно было новой ведой, каковую надлежит прилежно заучивать и благочестиво произносить»^{88}.

Как утверждает надпись, он также писал прозу и стихи. которые были «светлыми, приятными, благозвучными, чарующими, прекрасными, отличающимися точным использованием слов и изысканно оформленными». Кроме того, будто в доказательство последнего тезиса, он принял оригинальное и, возможно, несколько самонадеянное решение: память о нем должна быть запечатлена на классическом санскрите. Поэтому надпись Рудрадамана в Джунагадхе — «самая ранняя из всех известных надписей на классическом санскрите»^{89}.

Надписи Ашоки, Кхаравелы, Канишки, пещерные надписи времен Шатаваханов — все были сделаны на одном из вариантов пракрита, обычно магадхи или пали. Это языки, которыми пользовались в быту, и с тех пор как ранние буддийские и джайнские комментаторы взяли их на вооружение, они стали обычным способом записи текстов. Пракритские языки — сильно упрощенные производные классического санскрита, своего рода «пиджин санскрит», лингва-франка того времени. В результате дальнейших изменений они превратились в местные индоарийские языки современности — хинди, маратхи, гуджарати, пенджаби и другие. Санскрит же, наделенный сакральной силой, оставался ревниво охранявшимся языком избранных, использовался почти исключительно в религиозных или литературных целях и понимался только брахманами. Его неожиданное появление во II веке н. э. как языка записей и принятие в дальнейшем как «благородного» языка интеллектуального общения по всей Индии — безусловный знак «ренессанса» брахманизма.

И это действительно стало реальностью во времена правления Гуптов. Все, что считалось классикой индийской литературы, искусства и науки, находилось тогда на пороге расцвета. Начинался бурный рост образования и других форм творческой деятельности, а также политических достижений Гуптов (в разной степени подтвержденных документально), всего того, что сделало их век «золотым». Это было время все более широкого распространения санскрита и вызванного этим изучения изумительных особенностей языка.

В развитии языка фаза расцвета обычно предшествует его распаду на местные упрощенные варианты. Так, латынь Цицерона, Вергилия и Горация предшествовала вульгаризации и возникновению на этой упрощенной основе всех языков романской группы. В санскрите же все получилось наоборот: казалось, уже отмиравший, он вернулся к жизни. Почему это произошло, остается загадкой. «Ответ не может быть найден, если исходить только из реалий культуры», — писал Д. Д. Косамби. Будучи одновременно брахманом и марксистом, Косамби видел причину «в развитии производительных сил Индии» и «в занятии кастой брахманов особого положения»^{90}. Скрытые за блестящим фасадом культуры эпохи Гуптов, в обществе назревали серьезные изменения, приведшие к возникновению индийского варианта феодализма. Процессы постепенной перестройки общества стали стимулом к росту превосходства как брахманов, так и их языка.