Что произошло после этого, не было никогда хорошо освещено. Рассказы мало правдоподобны и противоречивы; несомненно, все это чистая выдумка, и истина погребена в руанской тюрьме. Само собой разумеется, ее жестокие стражники, взбешенные, что она не попала на костер, должны были обращаться с ней отвратительно грубо; быть может, как говорили, они доходили даже до того, что били ее, таскали за волосы и грозили изнасилованием, так что в конце концов она поняла, что только мужская одежда могла защитить ее. Быть может также, как сообщают другие рассказы, ее Голоса упрекали ее в трусости, так что она в конце концов решилась опять надеть свое старое платье. Быть может, наконец, Варвик, с целью заставить ее впасть вторично в преступление, приказал ночью украсть у нее женское платье и таким образом заставил ее опять надеть мужской костюм. Хоть факт, что мужскую одежду оставили у нее под руками, а не унесли из камеры, показывает, по крайней мере, желание заставить Жанну надеть ее снова. Как бы то ни было, но дня через два или три после того, как она надела женское платье, ее судьям сообщили, что она опять впала в грех и сняла одежды своего пола. 28 мая судьи поспешили в тюрьму, чтобы проверить факт. Несвязность ее ответов на их вопросы показывает, как сильно подействовали на нее ужасные испытания, перенесенные ею. Вначале она просто признала, что она снова надела свое старое платье; затем она сказала, что это платье для нее удобнее, так как приходится жить среди мужчин; никто не заставлял ее совершить это, но она отрицала, что клятвенно обещала не надевать своей обычной одежды. После этого она говорила, что надела мужскую одежду потому, что не сдержали данного ей слова: ей обещали, что она выслушает обедню, получит Св. Дары и будет освобождена от оков. Она предпочитает смерть жизни в цепях.
Если бы она была допущена к обедне и если бы с нее сняли оковы, то она во всем повиновалась бы приказаниям Церкви. Она слышала свои Голоса после отречения; ее святые сказали ей, что она подвергла себя осуждению своим отречением ради спасения жизни, так как отреклась только из-за боязни огня. Голоса были голосами св. Екатерины и св. Маргариты, которых Бог посылал к ней; от этого она никогда не отрекалась, а если отрекалась, то соврала. Она предпочтет смерть вечному плену; но если судьям ее угодно, то она опять наденет женское платье; что касается остального, то она не знала ничего.
Эти бессвязные противоречия, эти вопли угрызения совести и отчаяния, столь отличные от ее былой неустрашимой уверенности, показывают, что тюремщики сделали свое дело, что душа и тело несчастной выстрадали больше, чем могли вынести. Судьи вполне удовлетворились. Жанна была сознававшаяся рецидивистка; Церкви не оставалось ничего более, как выдать ее светской власти.
Поэтому на другой день, 29 мая, Кошон собрал всех наличных членов суда, объявил им, что Жанна снова впала в заблуждения, надев опять свой мужской костюм и утверждая, по внушению демона, что ее Голоса снова вернулись. Вопроса об ее участи не могло и быть. Она была рецидивистка, и возник только спор о следующей подробности процедуры: следует ли прочесть ей ее отречение раньше, чем выдать ее в руки светской власти. Большинство высказалось за соблюдение этой формальности; но Кошон и ле Метр находили ее лишней.
На другой день, 30 мая, на восходе солнца были посланы в тюрьму брат Мартин д'Адвеню и разные другие духовные лица, чтобы сообщить Жанне, что она будет сожжена в этот же день утром.
Несчастная так перепугалась, что бросилась на пол, рвала себе волосы и испускала потрясающие крики; затем, несколько успокоившись, она сказала, что этого никогда не случилось бы, если бы она была помещена в церковную тюрьму, показав, таким образом, что жестокость тюремного заключения заставила ее снова вернуться к своему отречению. Она исповедовалась перед д'Адвеню и выразила желание причаститься. Не зная, что делать, он послал спросить совета у Кошона, который разрешил удовлетворить просьбу Жанны; Св. Дары были принесены в тюрьму с обычной торжественностью. Ошибочно полагали, что это означало признание невиновности осужденной; в действительности же закон предписывал никогда не отказывать в причастии рецидивисту, просившему его в последнюю минуту; уже тот факт, что осужденный, предварительно исповедавшись, просил причастия, свидетельствовал о раскаянии виновного и его желании вернуться в лоно Церкви.[186]