История Ирана и иранцев. От истоков до наших дней

Ал-Газали (Альгазель западноевропейцев, 1058-1111) — которого считают философом, потому что он рассуждал в рамках философии, но который был самым заклятым противником фаласафа, греческой философии, и, следовательно, какого-нибудь Фараби или Авиценны, — был не менее гениален, чем Низами и Хайям, а оказанное им влияние несравненно более значительно. Получив приглашение, в точности как Омар Хайям, от Низам ал-мулка в 1085 г. и став ректором исфаханской школы Низамийе, он был так потрясён убийством визиря в 1092 г., что ушёл из публичной жизни, девять лет странствовал по Сирии, а потом заточил себя в обители в родном городе Тусе, чтобы вести жизнь суфия; о его обращении рассказывает его «Книга, избавляющая от заблуждений». Мощь его мысли и его стиля, как в «Воскрешении наук о вере», так и в «Самоопровержении философов» (переведённом на латынь в 1145 г.), была столь велика, что философия исчезла из мусульманской цивилизации навсегда, несмотря на старания Аверроэса из Кордовы (1126-1198) её спасти. Отныне рассуждали только в рамках теологии (калам).

Проза, за исключением ал-Газали, не дала столь же великих имён, как поэзия. Два её главнейших произведения — видимо, «Сиасет-наме» Низам ал-мулка и «История Газневидов» Бейхаки (ок. 995-1077), отчасти утраченная и предвещавшая уже скорое появление большой исторической школы. Наибольший резонанс произвёл персидский перевод «Калилы и Димны», произведения, которое со времён появления своей древней арабской версии всегда приводило читателей в восторг, а теперь обрело вторую молодость.

В сельджукскую эпоху случился необыкновенный подъём фигуративного искусства, почти вездесущего, кроме как в мечетях, и прикладных искусств, прежде всего керамики, особенно в таких крупных центрах, как Рей, Сава и Кашан — последний город специализировался, скорей, на производстве облицовочной плитки, получившей его название: кашин. Иранская керамика по формам, технологии, декору приобрела в то время столь высокое качество, что к этому уровню больше не приблизится уже никогда. Это огромное производство, в котором часто ощутимо китайское влияние, делилось на несколько видов: лакаби, расписная керамика; «рисовое зерно», техника, создающая игру света, который проходит сквозь полупрозрачную глазурь; минаи, эмаль, при покрытии которой изделия обжигались на слабом огне, в которой использовались семь цветов (хафт ранг) — синий, пурпурный, зелёный, красный, чёрный, белый и коричневый, — и изделия из которой представляли собой настоящую книгу с картинками, иллюстрирующую жизнь эпохи и её поэтические представления: птицы и львы, часто парами, сфинксы, грифоны, сидящие князья, сцены охоты и пирушек, знаки планет и Зодиака.

Эти же изображения встречаются и на металле. Инкрустация, известная уже в доисламском Иране, развилась с XIII в. прежде всего в Хорасане (знаменитый гератский котелок 1163 г. в Эрмитаже, Санкт-Петербург), потом в Мосуле, в Северном Ираке, где достигла высшего уровня исполнения.

Стены частных резиденций или дворцов покрывали не только фаянсовой плиткой, часто имевшей форму восьмиконечных звёзд, соединённых крестами, которая позже экспортировалась в Анатолию — о количестве таких плиток дают представление результаты раскопок в Кубадабаде, на озере Бейшехир, — но и большими штуковыми панно, где есть и эпиграфика, но опять же преобладают фигуры. До нас дошло несколько таких панно, есть они и в Лувре (с фризом, изображающим процессию животных). Крупнейшее, сделанное по заказу Тогрула II или III (высотой 2,13 м и длиной 6,71 м) и вывезенное из Рея, хранится в музее Пенсильвании. С другой стороны, важную роль, должно быть, играла скульптура, судя по количеству круглых статуй, которые часто бывают довольно маленькими, но порой достигают по высоте метра и более, и отбитых голов высотой около 20 см. Предпочитая работу по штуку, Иран всё-таки сохранял школу ваяния по камню, существование которой подтверждается целым рядом лестничных парапетов XII, XIII и XIV вв., в том числе хамаданских, и впечатляющими рельефами, которым сельджуки, нередко со времён пришествия, отводили видное место — в городах, отобранных ими у Армении, в Верхней Месопотамии и Восточной Турции (дракон в Ани, 1064 г.; горельеф с изображением крупных хищных птиц на двух бастионах Диярбакыра, 1086-1091 гг.; восхитительная композиция на портике Большой мечети того же города, 1179 г.). Ваяние по камню имело значительный успех в Анатолии (где in situ ещё можно увидеть сотни фигуративных рельефов) и, может быть, особенно в Дагестане. В этой кавказской провинции, завоёванной Великими Сельджукидами в XII в., для так называемой кубачинской скульптуры характерны произведения в технике высокого рельефа и с моделировкой, которые грубоваты, но прекрасно вписаны в рамку и сочетаются с образующими её кривыми.