С одной стороны, существует западный арт-рынок, мощный, но подверженный кризисам, где, как на бирже, сегодня твое имя на вершине, а завтра – забыто. Здесь «историческая и искусствоведческая позиция» произведения часто имеет большее значение, чем скользкий вопрос качества, и это следствие того, что мы называем историей искусства. Если оставить в стороне соображения общеэстетического характера, профессионализм определяется международной арт-сценой, где правят имена и цены. И любая привилегия, предоставляемая незападному искусству, вызывает вопросы, так как это угрожает курсу валюты искусства. Мы можем праздновать универсализм, но втайне предпочитаем держать его под контролем – нашим собственным контролем.
Но есть и иной тип сценария – предварительный. В других культурах искусство все еще является новым опытом и ему предстоит себя показать. Оно ставит вопросы и разрешает частные и общественные проблемы, актуальные для конкретного места. В слаборазвитых странах искусство вызывает интерес, прежде всего, когда содержит признания и нарушает табу, или – если политические и экономические агенты манипулируют и контролируют местные медиа – реконструирует воспоминания или забытые традиции. То есть искусство может попытаться отвоевать свободное пространство, но лишь в том случае, если его полностью не нейтрализовали в качестве профессиональной области. В отличие от глобальной медиасети, индивидуальное искусство может вернуть себе политическую роль, хоть это и невозможно оценить с точки зрения рынка.
Перевод тезисов из главы 3
Эта книга не ставит своей целью представить объективный и общий анализ феномена искусства или жизни, она, скорее, является попыткой обойти (и жизнь, и искусство) как соучастников изменений и установок в их повседневном становлении.
Книга не пытается быть объективной, поскольку осознание объективности является ложным сознанием.
Книга, составленная из фотографий и письменных документов, основывает свои критические и редакторские гипотезы на знании того, что критика и иконографические документы дают лишь ограниченное видение и восприятие художественного произведения.
Книга, воспроизводящая документацию художественного произведения, отвергает лингвистическое посредничество фотографии.
Книга, даже если она стремится избежать логики потребления, является предметом потребления.
Книга неизбежно превращает творчество художника в потребительский товар и культурную ценность, в средство удовлетворения культурной фрустрации читателя.
Книга предлагает публике способ поучаствовать в художественных мероприятиях, но не навязывает его им.
Книга, учитывая ее литературное и визуальное единство, сужает и деформирует работу художника.
Книга представляет собой ненадежный и случайный документ, отважно живущий в неопределенной художественно-социальной ситуации.
Библиография
Как известно, для эпилогов характерны разговоры о «конце», например о «конце искусства» или «конце авангарда», а также понятия с приставкой «пост-», но они фигрурируют и в заглавиях книг, вроде «На руинах музея» (