Креольская олигархия, меньшинство, представленное крупными землевладельцами и негоциантами, богатевшими на экспортной торговле, чувствовала в укреплении королевской власти угрозу своему влиянию в обществе. Эта олигархия была пропитана кастовым духом, который побуждал ее всегда защищать свою власть и ценить привилегии, унаследованные от прошлого. Что общего у нее было с тысячами белых бедняков, безземельных и отягощенных долгами, которые вели самое жалкое существование? Однако те, в свою очередь, свысока смотрели на метисов, мулатов, негров, индейцев… Каждая такая группа в обществе полагала, что остальные представляют для нее опасность. Именно это обстоятельство усиливало колониальные власти, поскольку только Испания могла гарантировать порядок и безопасность. И креольская олигархия это осознавала, какими бы ни были ее обиды на родину-мать. Поэтому им и в голову не пришло последовать примеру английских колонистов в Северной Америке. Слишком рано было мечтать об отделении от метрополии.
Деятели эпохи Просвещения хотели извлечь Испанию из состояния застоя и превратить ее в современную нацию. Они действовали, не соблюдая особой осторожности, уверенные в том, что государственной воли будет достаточно для проведения желанных изменений. Они презирали грубую и невежественную толпу, искренне пытались обеспечить благосостояние и счастье народа, но без участия народа и, если нужно, против народа. Их авторитарные и неуклюжие действия привели к разрыву между частью элиты и народом. Масштаб взаимного непонимания показывает так называемый «спор о театре», к которому реформаторы проявляли огромный интерес. Как писал в 1766 г. Кампоманес, театр имеет огромную общественную пользу, ведь под предлогом развлечения он позволяет правительству преподать зрителям на сцене уроки добродетели и патриотизма. Однако в Испании, и особенно в Мадриде, театр был народным развлечением. Испанские драматурги приносили психологический анализ в жертву интриге, которая должна держать зрителя в напряжении вплоть до самой развязки; число интриг множилось; зрителям нравились сценические эффекты и перемены декораций. Такой театр приводил реформаторов в ужас, они видели в нем дурновкусие и отрицали за ним какое-либо значение в общественной жизни. Просветители хотели заменить его зрелищем более регламентированным и нравоучительным. Однако такой тип театра оставил равнодушной широкую публику, предпочитавшую более эффектные представления или сарсуэлы[248]
. В 1765 г. правительство решило вмешаться. Особым декретом запретили жанр ауто сакраменталь, т. е. те представления о евхаристии, которые давались во время праздника Тела Христова. Целью такого запрета были не только ауто как таковые, но и народный театр в целом. В нем осуждалось прежде всего то, что он отражал и защищал этику, которая выглядела как отрицание всей совокупности ценностей, проповедуемых «просвещенной» элитой. Задуманные реформы и те методы, которые использовались для их осуществления, сталкивались с реальностью. Тогда и начала развиваться тенденция, которую Ортега-и-Гассет[249] назвал плебейской: в Испании XVIII в., в условиях небывалой ломки традиционных ценностей, представители правящих классов увлекались народными обычаями. Этот феномен имеет три проявления: махо, бой быков и андалусийская экзотика.Термин «махо» возник в начале XVIII в., и в него безусловно вкладывался отрицательный смысл — так называли городских мошенников. Таковы были те люди, которым полвека спустя станут подражать аристократы, перенимавшие их облик, словечки, манеру говорить и одеваться — пестрый, ярко вышитый костюм, а также манеру поведения. Речь шла о том, чтобы водить дружбу с простолюдинами и дистанцироваться от щеголей, одетых по заграничной моде, а также от всех, кто стыдился быть испанцами, т. е. от реформаторов. В конечном счете махизм возник как скрытая и утрированная форма оппозиции централизму и авторитаризму Бурбонов.