Именно в это время коррида перестала быть развлечением аристократов и превратилась в то, чем является и сегодня: в тщательно регламентированный спектакль со своими периодами, конными пикадорами, бандерильеро и матадором, причем каждую роль выполняли профессионалы. Подвиги на арене делали их знаменитыми, и они соперничали за благосклонность публики. Реформаторы возмущались этими дикими схватками, считая их недостойными цивилизованной нации. Уже сам костюм тореро привлекал внимание своими вызывающими цветами и вышивками, его не без оснований называют сияющим. Он напоминал костюм махо и быстро вошел в моду. Об этом свидетельствует декрет 1784 г., который осуждал манеру некоторых высокопоставленных особ днем и ночью одеваться в маскарадные костюмы, что недостойно их сословия. Они носили тяжелые плащи и пестрые одежды, перегруженные вышивкой и вызывавшие насмешки. Такие наряды, добавляет декрет, прежде использовали только цыгане, контрабандисты, тореро и мясники — вот на кого хотели походить те, чье происхождение и состояние, казалось бы, предполагало большую умеренность!
Аллюзия на цыган и контрабандистов отсылает к Андалусии, любимой земле корриды и тореро: именно в Ронде и в Севилье сооружаются первые в Испании арены для боя быков. Мы видим, что в конце XVIII в. сходятся вместе все элементы образа той Испании для туристов, которая, задолго до того как вогнала в краску стыда Антонио Мачадо[250]
и людей поколения 1898 г., смутила просвещенную элиту XVIII в. Коррида, цыгане, фламенко, фальшивая Андалусия, Мадрид предместий, который обожал сарсуэлу, куплеты и праздники, — такова Испания, которую увидел Гойя, когда прибыл в Мадрид в 1775 г., в тот самый год, когда началась карьера Педро Ромеро, одного из самых знаменитых тореро всех времен. Та Испания тавромахии, махо и народных развлечений, которую художник воплотил в своих картонах, гравюрах и полотнах, — это также и Испания, которую вывел на сцену Рамон де ла Крус, автор одноактных комедий (сайнете), в которых изображалась, иногда и со злой усмешкой, повседневная жизнь со всеми ее недостатками, во всех ее красках и нелепостях: фанфарон-махо, щеголь, подражающий иностранной моде. Эта Испания являла собой полную противоположность той, о которой мечтали министры Карла III.Испания и Французская революция (1788–1808)
Следуя советам отца, Карл IV оставил Флоридабланку на посту первого министра. Кортесы, созванные в сентябре 1789 г., чтобы принести клятву наследнику трона, будущему Фердинанду VII, заслушали сообщение Кампоманеса об аграрной реформе, после чего были распущены под предлогом, что длительная сессия требует слишком больших расходов. Флоридабланка спокойно воспринял первые парижские волнения, но был озабочен тем, какой оборот события во Франции приняли позже. Его беспокойство вскоре перешло в панику. Чтобы не заразиться революционной чумой, он установил на границах своего рода санитарные кордоны. Всех иностранцев, особенно французов, переписали; некоторых из них изгнали. Установили надзор за путешественниками и эмигрантами, которые стали прибывать в Испанию с лета 1789 г. Наконец, на инквизицию возложили обязанность бороться с подрывной пропагандой, которая разными путями просачивалась в страну.
Начиная с 1792 г. положение ухудшилось. Террор, а также арест, процесс и казнь Людовика XVI повергли в замешательство сторонников реформ. Мало кто из испанцев разделял революционные идеи. Испания не очень подходила для такой революции, какая происходила во Франции, и испанские сторонники реформ по-прежнему были далеки от французских философов. Позиции королевской власти выглядели здесь гораздо прочнее. Если во Франции Генеральные штаты отказывались подчиниться приказам короля, то в Испании, когда депутатам кортесов велели разойтись по домам, никто не воспротивился. Наконец, с точки зрения социальной истории испанская буржуазия оставалась слишком слабой, разобщенной и не уверенной в себе, чтобы возглавить оппозицию и решиться изменить существующие социальные отношения.