Место великого визиря стало столь опасным, что никто не осмеливался претендовать на него, и в течение полугода оно оставалось свободным. Наконец его занял сам фаворит Али Кумурджи, и тогда все надежды короля рассыпались в прах. Он хорошо знал Кумурджи, ибо пользовался его услугами, когда сей последний почитал это для себя выгодным.
Одиннадцать месяцев провел Карл в Демотике, предаваясь полнейшей бездеятельности. Праздность сия, пришедшая на смену почти нечеловеческим усилиям, в конце концов превратила его притворную болезнь в настоящую. Вся Европа почитала его уже погибшим. В Регентском Совете, установленном им при отъезде из Стокгольма, даже не вспоминали про него. Сенат в полном составе явился к сестре короля принцессе Ульрике Элеоноре и просил ее восприять регентство во время отсутствия брата, на что и воспоследовало ее согласие. Однако, когда попытались принудить оную принцессу к замирению с царем и датским королем, которые теснили Швецию со всех сторон, она, вполне резонно полагая, что брат ее никогда не ратифицирует подобные договоры, сложила с себя регентство и во всех подробностях отписала о сем деле в Турцию.
Карл получил послание сестры, уже будучи в Демотике. Впитавший с материнским молоком привычку к деспотической власти, он совершенно забыл о том, что раньше Швеция была свободной страной и в прежние времена ею правил Сенат совместно с королями. Он же почитал сие государственное собрание кучкой слуг, которым вздумалось командовать в доме, когда оттуда уехал хозяин. Карл написал им, что коли пожелали они быть правителями, то он пришлет им один из своих ботфортов, повелений коего и надлежит им слушаться.
Дабы предупредить таковые покушения на его власть в Швеции, равно как и защитить страну от врагов, и видя также, что уже ни в чем нельзя более рассчитывать на Оттоманскую Порту, уведомил он великого визиря о своем намерении уехать и следовать через немецкие земли.
Заявление сие сделал от его имени французский посланник граф Дезалёр, принявший на себя ведение шведских дел при Порте. Великий визирь ответствовал ему на это: «Передайте королю, что он по собственному своему выбору может оставаться или ехать, но пусть он примет наконец окончательное решение и назначит день отъезда, дабы не вводить нас в бендерские хлопоты».
Передавая сей ответ, граф постарался смягчить выражения оного. День отъезда был назначен, однако Карл, прежде чем покинуть Турцию, пожелал изобразить пышность, подобающую великому королю, хотя бы и обретающемуся в крайности. Он назначил господина Гротгусена чрезвычайным посланником и в сопровождении двадцати четырех роскошно наряженных особ свиты отправил его по всем правилам дипломатического этикета в Константинополь с прощальным визитом.
Те тайные способы, к коим пришлось прибегнуть ради этого, были столь же унизительны, сколь великолепно выглядело само посольство.
Граф Дезалёр одолжил королю сорок тысяч экю, господин Гротгусен через своих агентов в Константинополе занял у одного еврея тысячу под пятьдесят процентов, еще двести пистолей — у одного английского купца и тысячу франков — у некоего турка.
Так были собраны деньги, чтобы разыграть в присутствии Дивана мишурную комедию шведского посольства. Господина Гротгусена приняли в Константинополе со всеми почестями, каковые оказывает Порта чрезвычайным посланникам в день прощальной аудиенции. Весь этот фарс был представлен ради того, чтобы получить от великого визиря деньги, однако же переломить его неуступчивость так и не удалось.
Господин Гротгусен просил у Порты заем в один миллион, но визирь с холодностию ответствовал ему, что повелитель его дает деньги по собственной своей воле, но почитает для себя унизительным выступать в роли заимодавца. Королю же будет предоставлено все, потребное для его путешествия, и соответственно с достоинством самого султана. Может быть, Порта даже сделает ему какой-нибудь презент в виде золотого предмета, однако рассчитывать на сие не следует.
Наконец, первого октября 1714 года король Швеции тронулся в путь для того, чтобы
Шестьдесят повозок, нагруженных всяческого рода провизией, и триста лошадей составляли обоз. Зная, что многие из турок давали деньги королевским людям под высокий рост, капиджи-паша сказал Карлу, что ростовщичество противоречит исламскому закону, и умолял Его Величество аннулировать все долги, а оставленному в Константинополе резиденту послать приказ не платить ничего свыше занятого. «Нет, — ответствовал ему на сие король, — ежели слуги мои дали векселя на сто экю, а получили только десять, я заплачу все».