История казни

Приметив как-то раз на улице скачущего на строевом коне Дуракова в сопровождении вернувшегося-таки домой Царя, старик Кобыло, взвалив на плечо огромный свой сажень, как бы по делу, но в то же время потрафляя председательскому тщеславию, застегнул на все пуговицы рубашку, одёрнув старенький, видавший виды пиджачишко времён Русско-японской войны, направился к конторе. Медлительный, окладисто-бородатый старик со строгим выражением лица. Он понимал: дело может не выйти, но понимал так же и то, что другого случая могло не представиться. У председателя пробыл недолго, так же степенно закрыл за собою дверь конторы и вернулся той же степенной походкой, полной достоинства и сдержанности, домой.

Дарье старик Кобыло сказал о своём визите, назвав его и удавшимся, и неудавшимся. И посоветовал Дарье сходить на приём к Дуракову. Дарья сопротивлялась внутренне, хотя всё же решила в душе: идти необходимо. Она отложила визит на следующий день, и вечером, выйдя во двор с ситом, в котором отсеяла зерно для кур, увидела скачущую в сумерках по улице во весь галоп лошадь со всадником. Приглядевшись, она поняла, перед нею — женщина. Всадница была одета по-мужски — кожанка с револьвером на боку, кожаные брюки, мужская фуражка, — и если б не выбившиеся из-под фуражки волосы, ни за что нельзя было узнать в седоке женщину. Дарья проследила за направлением всадницы, и выяснилось, — к председателю. Странное желание узнать, чем занимаются эти два человека — председатель и женщина в мужском костюме — овладело ею. Казалось бы, ничего не произошло. Но появление всадницы решило окончательно вопрос о завтрашнем визите.

Старик Кобыло с утра отправился на работу, но после обеда появился и сообщил, что председатель Дураков вернулся с полей, прогнал всех правленцев и сидит, пьёт чай в конторе.

— Смотри, у него этот зверь Царь, — предупредил старик сноху.

— А вот, — отвечала Дарья, показывая железный прут. — Я после того волка не боюсь собак, папа.

Контора правления колхоза представляла собою большую комнату, обшитую старым, источенным деревом, в избе, брошенной хозяином. То была изба на противоположном конце деревни, рядом со скотным двором и большой общей баней, выстроенной в своё время купцом-богатеем в течение одного дня. Баню уже разнесли на топливо; остался лишь нижний высокий венец из огромных просмолённых брёвен. Контора была обнесена пряслами, к ней примыкала крытая коновязь — детище новой власти, сооружённое на случай больших собраний в дождь.

В большой комнате, куда постучалась Дарья, стояли всего два длинных, исцарапанных, измызганных и оплёванных стола с лавками, и на одном из трёх окон висела грязная тряпка — остатки прежних занавесок. За столом сидел председатель Дураков, а рядом с ним полулежал, высунув язык, огромный пёс Царь, привставший при появлении Дарьи и со спокойным, но видимым любопытством уставившийся на посетительницу. Цезарь Ильич Дураков пребывал в благодушном настроении, весьма польщённый предложением райкома возглавить одну из колонн демонстрантов на Октябрьском празднике. Он мечтательно глядел в окно, представляя невероятные высоты, которые откроются ему в ближайшее время. Всадница вчера принесла ему приятную весть. Он получил очередное звание ОГПУ. Он был доволен делами: урожай собран, хлебозаготовки сданы государству сверх всякой нормы, на докладе в области его фамилия упоминалась дважды с хорошей стороны. Что ещё может быть на свете лучше? Он ловко пригладил усы, поглядел на пса с усмешкой довольного человека, встретив умный, одобрительный ответный взгляд Царя. Когда раздался стук, председатель недовольно скривился, положил руку на кобуру и сказал:

— Эге!

Когда вошла Дарья, он некоторое время внимательно рассматривал её из-под опущенных век, соображая, зачем пришла эта высокая, в белом платочке, в чёрном стареньком пальто женщина. Так и не узнав её, спросил:

— По какому вопросу пришла? Что руководило тобою в тот час, когда решила придти к председателю, человеку занятому, думающему, а? — он говорил сердито и с той долей напористости, которая позволяла ему сбивать посетителя с толку, теряться, лепетать что-то в оправдание и начинать жаловаться на жизнь. Он считал себя большим знатоком человеческой психики и, казалось, знал, о чём каждый посетитель будет говорить. Скорее всего, просить. Когда он вот так сердито, напористо спрашивал, в нём просыпалось какое-то злое существо, в затылке ломило, внутри распирало ржавое чувство недовольства. Дураков отлично видел слабости человека, по выражению глаз угадывал, словно животное, сиюминутное направление человеческих чувств.

— Я хотела бы спросить у вас о деле, которое можете решить только вы, — проговорила тихим голосом Дарья. В конторе стоял тот ненавистный запах, вызывавший в ней тошноту, запах Дуракова, и он сочился из всех углов, от стола, пола, потолка, сочился от пса. Он подкатывал к горлу и душил, перехватывая дыхание, обрекая на удушье.