История казни

— Это я-то, а ну снимай свою хламиду! — Он схватил её за платье и разорвал его с треском снизу доверху, притянув её к себе через стол, содрал своими цепкими руками, не слушая ни её криков, ни стонов, нижнюю юбку, лиф, радуясь, предстоящему: она, слабая, упадёт сейчас в слезах на постель и отвернётся, а он будет целовать и терзать, как стервятник, её тело. Хмель быстро проходил, и Мажола бросил Дарью, и она полетела на нары, и он прыгнул на неё, не обходя стол, а через стол, так загорелось в нём желание, и с таким бешеным неистовством ему хотелось овладеть ею. Она отбивалась как могла, чувствуя отвратительный запах от этого грязного, доведённого до бешенства желанием пьяного комиссара. Он разорвал на ней всё, что было, и она оказалась совершенно голая, беззащитная, понимая неотвратимость самого ужасного, что могло случиться. Вместе с отвращением в ней вдруг вспыхнула надежда.

— Отпустите! Отпустите! — завопила что есть мочи Дарья, ожесточённо отбиваясь от насильника, но он уже смял её, целуя лицо, сдирая с себя галифе и стараясь удовлетворить свою похоть. Она выскользнула из-под него с такой стремительностью, с гадливостью стряхивая с себя его сперму, блевотину, весь этот отвратительный запах.

— Стой! — заорал он, протягивая к ней руки.

— Я сейчас, я сейчас, — залепетала Дарья. — Платок возьму.

На мгновение он успокоился, откинулся на спину, наблюдая, как она, порывшись в своей сумке, вытащила оттуда большой цветастый платок и, не сводя с него глаз, медленно, держа платок, закрученный в тугой узел, перед собою, словно защищаясь от мужских глаз, подошла к нему и выстрелила ему, ничего не подозревавшему, в лицо.

В это время за дверью стоял Филькин, в ожидании, когда перебесится комиссар с этой девкой, насладит свою плоть, чтобы затем завершить, по сложившейся традиции, начатое дело. Он отослал рябого солдата за очередной порцией горилки, а сам в щёлку стал наблюдать за происходящим в полутёмной комнате. Вот сейчас комиссар вонзит свой кинжал в нежные ножны той девки, и на этом всё кончится. Но что-то пошло не так. Когда девка нашарила в сумке платок, ещё ничто не предвещало плохого, а когда раздался выстрел, в нём словно крикнул кто-то, и он рванул дверь. Дарья подняла голову и не целясь выстрелила в Филькина, так и не донёсшего до командира слова штабного начальства, что с минуты на минуту ожидается нападение казаков.

VIII

Генерал Кондопыпенко, по прозвищу Пуп, возглавивший разбитые казачьи полки, имел немало достоинств, больших и малых, но самой главной его особенностью являлось умение предстать перед всеми уральцами, которые знали его как облупленного, этакой божьей коровкой, не обидевшей ни единого жителя огромного края. Оседлав уральские перевалы, генерал сформировал казачью дивизию и вёл ожесточённые бои по приказу лично верховного правителя Колчака, и разумеется, не причинить вреда никому из живых существ в этом смысле было невозможно. Он часами сидел на своей грудастой, низкорослой лошадке, отдавая приказания и полагая, между прочим, не без известного тщеславия, что возглавь он командование всеми Белыми силами, сидеть бы ему уже в столичном граде на обезлюдевшем троне. Когда к нему прорвался сквозь цепи красных подъесаул Кондрат Похитайло, он принял его подчёркнуто ласково, напоил чаем с мятой, велел вымыться в баньке, выслушал о зверствах красных. В это время привели одного дезертира, заочно приговорённого к смертной казни за оставление поста в бою.

— Из какого села? — спросил генерал Кондопыпенко, поглаживая усы и ощущая во всём теле слабое движение крови к своей ясной головушке.

— Так то село Коровьино, — отвечал сопровождавший его казак.

— Так, — раздумывал Кондопыпенко, поглаживая с прежней нежностью свои усы. — Так. Не было. Отпустите его. Но всыпьте пять розог. Нет, лучше десять.

Тут же с дезертира стащили штаны и всыпали ему десять розог вместо положенной «вышки». Вот и причина популярности генерала Кондопыпенко: он заменял смертную казнь более лёгким наказанием и отпускал преступника, который с добросовестностью разносил по всему свету весть о неслыханной доброте казачьего командира.

— Я не могу двинуть весь корпус с перевалов, подъесаул, на защиту Подгорной, стратегически не имеющей значения, — объяснял Кондопыпенко подъесаулу за чашкой чая. — Не могу. Князя освободите малыми силами.

— Я, господин генерал, — вскочил Похитайло, тем самым подчёркивая неслыханное уважение к начальнику. — Я, господин генерал, прошу сотню! Расколошматю! Освобожу князя. Я их, гадов, сучий мой потрох! Чтоб я сдох!

— Не надо колошматить, господин подъесаул, надо разбивать. Надо уничтожать.

— Так точно! — отвечал потный от нетерпения подъесаул, горя единственным желанием — добиться от генерала согласия выделить ему сотню. — Что надо разбивать! Я разобью!

— Как же вам достаточно сотни, когда вы говорите, что там до десяти тысяч красных бандитов? — спросил генерал, прошёлся по мягкому ковру к стоявшему на отдельном столике графинчику и плеснул в стаканы коньячку. — Что ж получается: один к ста?