История казни

Дарья всё поняла, как и то, что этот человек не скажет, где находится Пётр Петрович. Повинуясь какому-то наитию, метнулась за контору и там увидела уже накрытого мешком, с выглядывавшими из-под мешковины ногами в старых, стоптанных тапочках на босу ногу, Петра Петровича. Красноармейцы с винтовками преградили ей путь. Тщетно — она с лёгкостью отвела винтовки и содрала с убитого мешок. Он лежал, согнувшись в поясе, как и жил, подвернув под себя одну руку, приникнув своей маленькой головкой к земле, словно спал. Несколько прошлогодних соломинок торчали из-под носа, будто стараясь пощекотать его, растрёпанные длинные седые волосы шевелились от ветерка.

Дарья зашмыгала носом, потом неожиданно испустила вопль. Ей показалось, что старик как бы поднял голову и сказал: «Меня убили поганые люди!» Дарья бросилась ему на грудь, но тут в неё вцепились сильные, равнодушные руки красноармейцев, стараясь отодрать её от трупа.

Толпа пришла в движение, загомонили мужики, в воздухе прогремело несколько предупреждающих выстрелов. Командир Голин, одёрнув на себе чёрную кожаную куртку, положил руку на рукоятку нагана, презрительно, хладнокровно из-под тяжёлых, свисающих над короткими ресницами век разглядывая тёмную несознательную массу, именуемую по недоразумению «народом».

VI

Дарью, выламывая ей руки, при истошном плаче ребёнка, буквально отодрали от тела Петра Петровича Дворянчикова, а труп два дюжих красноармейца попытались засунуть головой в мешок, но, так и не сумев это проделать, обхватили за ноги и руки, оттащили в контору, бросили за дверью, словно куль, а саму контору закрыли на замок. После всего свершившегося Галактион Голин, поглядывая безбоязненно на толпу с ненавистной простотой, решил, что свершившийся суд, а вследствие этого и шум, принесёт со временем пользу. Ибо он смог показать силу власти и могущественное превосходство идеи великого вождя Ленина.

Прибежавший Иван Кобыло с трудом увлёк Дарью домой, но та всё вырывалась из рук, едва не роняя ребёнка, выскальзывала, грозя командиру пальцем. Галактион Голин лишь криво усмехался кривыми мясистыми губами. Он молча, презрительно махнул рукой на жиденькую толпу оставшихся мужиков и понял, что дело кончено в его пользу, как всегда и случалось.

Когда выбежавшее в зенит солнце покатилось по наклонной, роняя на землю обычную для здешних мест жару, командиру отряда красных конников пришло в голову продемонстрировать свою силу своеобразным порядком и одновременно показать, что советская власть рождает радость освобождения от паскуд буржуев и всяких господ дворян ещё и посредством музыки. Духовой оркестр заиграл боевой марш, затем прошёлся по селу, гремя во все свои трубы. Литавры шумно и разноголосо отбивали неслыханную гамму звуков, стрекотал ритмично барабан и мерно завывали трубы, — это была эффектная, громоподобная музыка победителей.

Затем у командира возникла мысль пройтись эдаким торжественным маршем на рослых боевых конях по селу. Наверняка выйдут к воротам любопытные, помашут конникам ручками, а те, улыбаясь, покоясь в сёдлах, в волнах духовой музыки прошествуют мимо домов, где живут неплохие, но ещё враждебные советской власти сибирские мужики.

К вечеру жар спал, и началось шествие. У крайнего дома, где жили Дворянчиковы, отряд конников остановился. Командир Голин, завидев на завалинке красивое лицо молодой женщины, сошёл на землю — то сидела в забытьи Дарья. Настасья Ивановна, которой сказали, что Петра Петровича срочно увезли в больницу, в Шербакуль, в связи с приступом, слегла. Ребёнок заснул, а Дарья предалась раздумьям о смысле и быстротечности жизни.

Командир Голин, лично, как он хвастался, расстрелявший сто двенадцать человек за обращение к нему на «ты», не мог предвидеть ляпсуса, когда спрыгнул с коня. В притуманенном вечерними сумерками дворе он не сразу узнал молодую женщину. Но как только она подняла на него глаза, а он, небольшого росточка мужчина, с кривыми кавалерийскими ногами, в длинной чёрной кожаной куртке, в лоснящихся чёрных сапогах, придерживая именную, длинную, не по росту саблю с золотым эфесом, подаренную ему лично главкомом Троцким за храбрость, тут же стушевался и готов был позорно броситься наутёк. В глазах женщины он увидел гадливый меркнущий свет презрения, смешанный с болью. Голин молча повернулся и, всё так же придерживая саблю, цеплявшуюся за неровности земли, в поскрипывающих новой кожей ремнях, пошёл прочь кавалерийской походочкой, намеренно развязной, играя всепонимающей улыбочкой на губах. В этот момент, мертвея лицом, он услышал хлопок выстрела, разодравший пугающую немоту презираемого им села.

* * *