История Киева. Киев имперский

В то время прошлым нашего города занимались духовные лица – это был ректор Духовной академии Иннокентий, а больше митрополит Евгений. Они и надоумили ученого изучать историю Киева. В книге «Письма о Киеве», адресованной Михаилу Погодину, Максимович пишет: «Особенно в первый год, когда после разлуки с моими московскими друзьями одолевала меня сильная тоска, в моем здешнем университетском одиночестве сдружение с Иннокентием было благотворной опорой для души моей. Незабвенны тогдашние его беседы со мной по вечерам; его длинная келья в Братском монастыре, вся заваленная книгами и газетными листами; и выходная дверь из нее в небольшой сад, отделенный от мира каменной стеной и ушпигованный (по выражению Гоголя) устремленными к небу тополями. Сколько раз я приходил туда, истомленный служебными делами, кипевшими тогда под барабанную скороспешность фон Брадке; и каждый раз возвращался оттуда, освеженный душой и мыслью!..». А как не привести фрагмент 12-го письма, где профессор указывает свое местожительство: «Давно уже нет на Печерске того Кортова дома, где помещался первоначально университет, где было кратковременно и мое первое пристанище в Киеве. „Якоже дух пройде в нем, и не будет, и не познает к тому места своего!“ Но уцелел еще от сломки на Никольской улице, тот знакомый тебе Катериничев домик, в который переместился я к весне 1835 года, перезимовавши на Старом Киеве, во дворе о. Кирилла Ботвиновского. Тот Катериничев домик стоит ныне на тычку, первый с правой руки, при въезде в новоизданную Печерскую крепость, возле прежнего Ипсилантьевского, ныне лаврского дома. Там, прежде всех гостивших у меня друзей, был Гоголь, нарочно приезжавший ко мне в конце июля. Он пробыл у меня пять дней, или лучше сказать, пять ночей: ибо в ту пору мое дневное время было занято университетом, а Гоголь уезжал с утра к своим нежинским, лицейским знакомцам, и с ними странствовал по Киеву. Возвращался он вечером, и только тогда зачиналась наша беседа… Нельзя было мне не заметить перемены в его речах и настроении духа: он каждый раз возвращался неожиданно степенным и даже задумчивым. Ни крепкого словца, ни грязного анекдотца не послышалось от него ни разу. Он, между прочим, откровенно сознавался в своем небрежении о лекциях в петербургском университете, и жалел очень, что его не принял фон Брадке в университет киевский. Я думаю, что именно в то лето начался в нем крутой переворот в мыслях – под впечатлением древнерусской святыни Киева, которая у малороссиян 17-го века называлась Русским Иерусалимом (у святителя Димитрия, гетмана Самойловича и других).