Мысль о том, что муж ее внучки и племянник обагрили руки кровью, причинила ей большие страдания. Как императрица она сочувствовала, а как христианка была против пролития крови, какие бы благородные побуждения ни двигали преступниками. Мы решили просить Ники разрешить нам приехать в Петербург. Вскоре из Царского Села пришел утвердительный ответ – Ники покинул Ставку рано утром и поспешил к своей жене. Прибыв в Петроград, я был совершенно подавлен царившей в нем сгущенной атмосферой обычных слухов и мерзких сплетен, к которым присоединилось злорадное ликование по поводу убийства Распутина и стремление прославлять Феликса и Дмитрия Павловича. Оба „национальных героя“ признались мне, что принимали участие в убийстве, но отказались, однако, открыть мне имя главного убийцы. Позднее я понял, что этим они хотели прикрыть Пуришкевича, сделавшего последний смертельный выстрел. (…)
На следующий день я уехал в Киев с Феликсом и Ириной, которая, узнав о происшедшем, приехала в Петроград из Крыма. Находясь в их вагоне, я узнал во всех подробностях кошмарные обстоятельства убийства. Я хотел тогда, как желаю этого и теперь, чтобы Феликс раскаялся в своем поступке и понял, что никакие громкие слова, никакое одобрение толпы не могут оправдать в душе истинного христианина этого преступления. По возвращении в Киев я отправил Ники пространное письмо, высказывая мое мнение о тех мерах, которые были необходимы, чтобы спасти армию и империю от надвигающейся революции. Мое 6-дневное пребывание в Петрограде не оставило во мне ни капли сомнения, что начало революции следует ожидать никак не позже весны».
Великий князь Александр Михайлович, дядя Николая II. Фотография 1910-х гг.
Александр Михайлович далее вспоминал: «Как бы мне хотелось позабыть этот проклятый февраль 1917 года! Каждый день мне приходилось встречаться с кем-либо из родственников или друзей, которых более уже не суждено было увидеть: брата Николая Михайловича, другого брата Георгия Михайловича, шурина Михаила Александровича, двоюродных братьев Павла Александровича и Дмитрия Константиновича и многих, многих других.
Брат Георгий Михайлович заехал в Киев по дороге в Ставку. С самого начала войны он занимал должность особоуполномоченного государя и имел задачу объезжать фронт и делать донесения об общем положении. Его наблюдения подтвердили самые худшие мои опасения. Армия и заговорщики были готовы разрушить империю. Я ушел с головой в работу и более не обращал ни на что внимания».