Когда в Киев дошли вести о столкновениях в Петрограде, встревоженный Александр Михайлович телеграфировал Николаю II с предложением прибыть в Ставку и поступить в полное его распоряжение. Одновременно с киевского телеграфа связался с братом Сергеем: «Его голос звучал очень озабоченно:
– Дела в Петрограде обстоят все хуже и хуже, нервно сказал он. – Столкновения продолжаются, и можно с минуты на минуту ожидать, что войска перейдут на сторону мятежников.
– Но что же делают части гвардейской кавалерии? Неужели и на них нельзя более положиться?
– Каким-то странным и таинственным образом приказ об их отправке в Петроград отменен. Гвардейская кавалерия и не думала покидать фронт.
От Ники я получил ответ: „Благодарю. Когда ты будешь нужен, я сообщу. Привет. Ники“.
Он был в ставке совершенно один. Единственный, кто мог дать ему совет – это мой брат Сергей Михайлович. Я вспомнил о генералах-изменниках, которые окружали государя, и почувствовал, что поеду в Ставку без разрешения. Помещение главного телеграфа, откуда я говорил с Сергеем, гудело, как потревоженный улей. Лица служащих, которые, конечно, все были врагами существующего строя, без слов говорили о том, что было недосказано Ставкой и газетами. Весь день я провел во дворце вдовствующей императрицы. Не нахожу слов, чтобы описать ее волнение и горе. Преданные императрице люди заходили к ней, чтобы сообщить о слухах и „непроверенных версиях“, о последних событиях в столице.
В шесть часов утра меня вызвали на главный телеграф для разговора с Сергеем по прямому проводу.
– Ники выехал вчера в Петроград, но железнодорожные служащие, следуя приказу Особого комитета Государственной Думы, задержали императорский поезд на станции Дно и повернули его по направлению к Пскову. Он в поезде совершенно один. Его хочет видеть делегация членов Государственной думы, чтобы предъявить ультиматум. Петроградские войска присоединились к восставшим.
Он больше ничего не сказал и очень торопился.
Прошел еще один день невероятных слухов. Вдовствующая императрица, Ольга и я более не находили слов. Мы молча смотрели друг на друга. Я думал о судьбе империи, они – о своем сыне и брате.