Глупцы! всех убьют!! а я… Дыхание перехватило…
Трус.
Не я ведь вам должен….
Я же вас ненавижу!! — с невероятрной злобой выкрикнул наконец Саруман.
Скоро здесь будет Фангорн… Но почему же они так молчат, эти мерзкие несчастные создания, неужели они хотят, как это — расправиться со мной… Да ведь это какое-то наваждение, бред… А я не имею никакого права, тем более — теперь, тем более — власти…
Все пути — в бездну.
Уходите, глупые…
Ничтожные…
Высокий одноглазый орк медленно подошел к пустому трону и, брезгливо сплюнув, прохрипел:
Трус, кудесник сраный, — и добавил, уже чуть громче:
Я — в Мордор, кто со мной?..
Вон!
Все — вон!
Жалкий старик… но, уходя, они боялись смотреть ему в лицо.
Они — как и все — и всегда — уходили умереть.
Тронная зала опустела. Саруман закрыл руками лицо и отвернулся от окна. Внизу мелькали яркие огни. Кричали.
Стойте!
Бросился догонять.
Остановитесь, или — нет! идите дальше, на восток — за болота, а там…
С чудовищным лязгом и грохотом распахнулись тяжелые ворота Изенгарда. Уходили орки.
Что ж они… умирать… Шли не оборачиваясь; блики багровые играли на камнях и на лицах, кровавые сполохи света роились, взрывались — гром огня и железа… и крови…
Смотрел им вслед.
Холодно!
Опять один.
Где Грима?
И вдалеке раздавался неясный, величественный гул. Онодримы… пришли, родные…
Бежать, запереться в Ортханке и ждать, ждать — скоро вернется Грима, скоро уже.
Отражения в зеркалах завизжат, перерождаясь, умирая снова, и снова жизнь их — смерть…
Отражения станут им жизнью, сковав все их зло в неизьяснимость двух радуг; и горе твое — станет им богом; из черной жемчужины выточенный жезл сжала рука, нежная, странная кожа с легким голубоватым оттенком, длинные узкие пальцы, острые ногти, закрывая глаза, музыка-боль, бегство от боли — в бесчувственный страх: будет — мир, погребенный в Кольце!..
Ждать, скоро вернется…
Грима…
Грима, они ушли?
Кровопийца, предатель, горло стальных стен… огни, много огней… принесите воды им… Больно, ничего; тяжело? Не видеть, не слышать, замыкать на себе, знать — больно как теперь больно… бессмысленно больно…
Не услышат уже: покой им, тишина. Гладил легкой ладонью холодный камень стены, холод замкнет в себе все. Что осталось ныне: не вечно… Камень чрез кончики пальцев вливался в пустоту сознания. Как там земля — пропадала внизу: далекие грохот и крики заставляли вернуться; да не хотелось уже никуда, мысли были — в пустоте. Сломанный жезл, порванная ткань. Ломаясь, оцарапал белую ладонь — на сером холодном камне тускло блестели капельки крови. Не было ничего. Теперь исполнилось: Бездна.
Коронован бесчестием. Еще полгода — и, видимо, — все.
Навсегда…
Грима!
Испугался — говорить больно, больно звать: не звуки — в горле заурчали и завертелись стальные колеса. Прошептал:
Грима, посмотри, они ушли?
Осторожно приблизился, наклонился…
О, светлейший!
Замолчи… нет, тише, Грима, тише… Ты слышишь, как там — далеко шумит лес, хорошо шумит, славно так… и грохочет вода, добрая, они так любят вымывать… Однажды, будет время, расскажу я тебе, как вымывали раньше, для всех вас — давно еше: после Войны… И как люди кричат… кричали всегда, поливая кровью друг друга, убивая и братаясь, великие воры с великими клятвами, они же не могут иначе, постарались Изначальные: гордые да жестокие люди достойно продолжили Высокое светлое эльфийское дело. Далеко же они зашли… в борьбе со Тьмой… внутри своих омерзительных страхов… лелеяли страхи, строили из них любовь и свет: пора — разрушать: в бездну. А ты запоминай, Грима, запоминай, теперь тебе придется многое запоминать, не бойся, это не страшнее, чем — просто жить здесь, в этой борьбе…
О чем? о чем?..
Ах, да, что, — страшно? Да время вроде как — есть еще, успеется, узнаешь… Да, и потом… Глаза Сарумана поддернулись странной дымкой. Улыбнулся. Больно.
Ты совершил.
Прости!
Не кричи так…
Прости меня, там было… там, как это…
Палантир? Саурон? У меня — прощения? хотя… может теперь быть и так… Рассмеялся.
Ты видел Саурона? Нет, не отвечай, кивни только. Да успокойся ты! что, ну что ты…
Было: пламя и мрак. Невозможное. Огонь не обжег бы так. Когда там — рухнул молнией белой разьятый жезл черный, когда Саруман, вцепившись в каменные перильца балкона, беззвучно кричал в пустоту, в туман, Грима, словно повинуясь какой-то неизьяснимой силе, кинулся к высокому трону Радужного владыки, над троном сверкнула мутносиняя сфера — распалась на миллионы белесых искр, — и из гранитного тайника на разноцветные шкуры, устилающие трон, выкатился палантир, а Грима уже не мог не схватить его, точно спасая от кого-то, не мог не звать… о помощи… не вглядываясь туда, — не мог, потому что:
Где! — прогрохотало из палантира. И Грима увидел: пламя и мрак. Дико завизжав, бросил в окно, словно опять: не сам, а кто-то…
…Посмотри, они ушли?
Прости, там…
Что с твоими руками, Грима?
Больно.
Ну ничего, это уже не так страшно, это можно потом пережить, забыть; я боюсь, что теперь так и будет… тайник, хотя и не только он… запечатан жезлом…
Я многое потерял, да?
Улыбнулся.