История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

У меня ни разу не возникло ощущения, что Комета являлась человеком в собачьей шкуре или хотела стать им. Ей было вполне комфортно в собственном обличье английской борзой. Мы с Кометой были разными существами, но равноправными на нашем пути. А взаимное уважение было глубже, чем можно передать словом «спасение».

Я планировал в начале ноября полететь в Омаху с Кометой без помощи Фредди. К сожалению, процесс перехода на новые лекарства и отказ от антидепрессантов и неврологических препаратов лишил меня последних сил, и я чувствовал себя тряпичной куклой. После нескольких телефонных разговоров, в которых я плел нечто несуразное, жена приехала помочь нам с Кометой совершить первый перелет.

Комета успела привыкнуть к поездкам в аэропорт и не ждала, что произойдет нечто отличное от обычного хода событий. Убедив билетных контролеров, что наша собака служебная и в соответствии с законом ее присутствие разрешено на борту самолета, мы втроем направились к воротам терминала.

– Не могу поверить, насколько она профессионально себя ведет, – удивлялась Фредди, держа в руке чашку воды для борзой. – Не отходит ни на шаг, словно личная медсестра. Остается надеяться, что и в самолете она будет считать себя Флоренс Найтингейл[8].

По трансляции объявили: «Пассажиры, нуждающиеся в помощи, могут проходить на посадку». И мы вышли вперед.

Комета не проявляла тревоги, как другие собаки, но и на ее уверенной морде я все же заметил признаки беспокойства. Она оглядывалась на окружающие нас со всех сторон стены, отрезающие путь к бегству. И наконец, обернулась на меня, желая убедиться, не сбежал ли я. А когда бортпроводница приветствовала нас словами: «Какая душка!» – остановилась. Великодушный сотрудник дала нам места лучше, чем мы купили.

– Вам, конечно, в первый класс, – произнесла стюардесса.

Ее успокаивающий тон ободрил Комету, и я почти почувствовал, как она стала выше ростом, входя в самолет.

– Эта собака словно медом намазана, – заметила Фредди, укладывая вещи в багажную сетку.

Должен признаться, я не препятствовал благосклонному вниманию, какое Комета оказывали в салоне первого класса, и с энтузиазмом рассказывал о достоинствах породы, охотно отвечая на замечания трех стюардесс, что английские борзые, как правило, не работают служебными собаками. Комета стояла настороже перед моим креслом у переборки и наслаждалась обращенным к ней ласковым воркованием пассажиров. Фредди же упорно отказывалась от напитков, которые предлагала (между прочим, мне) стюардесса.

– Он выпьет кофе и стакан сока без водки, – повторяла она. Когда стюардесса отошла, Фредди повернулась ко мне. – Придется пересмотреть твою идею самостоятельных полетов. Видишь, что творится, даже когда я с тобой.

Самолет вырулил на взлет, и собака подняла уши. Легкую качку салона она компенсировала надежной системой опоры на четыре лапы.

– Все в порядке, девочка, – подбодрил я, почесывая торчащие уши и шею.

Только борзая начала успокаиваться, взревели двигатели, набирая взлетный режим, самолет рванул с места, и борзую швырнуло мне на колени. Собачьи глаза удивленно моргнули. Что, черт побери, происходит? Мы пролетели полпути до Омахи, когда Комета улеглась на одеяло, которое мы захватили для нее.

В ту осень мы с собакой дважды самостоятельно летали в Омаху, где мне возобновляли направление на лечение фентанилом. Не могу сказать, благоприятно ли действовал на меня наркотик. Тело жгло и сводило в стольких местах, что вызывало боль. К тому же на меня стали накатывать приступы страха, когда начиналось ухудшение. На фоне пугающих изменений светлым пятном были только наши осенние полеты с Кометой. Мое положение инвалида помогало нам быстро разобраться с багажом, проверкой билетов и контролем безопасности, и мы вскоре оказывались в самолете. Все, что мне было необходимо, – сумка с одеялом, бутылка воды и миска.

Когда самолет приземлялся в Омахе или Финиксе, стюардессы открывали люк, и в салон въезжало инвалидное кресло. Мне помогали преодолеть «гармошку», после чего я отказывался от помощи, полагаясь на Комету, и наслаждался поездкой с ветерком по терминалу. Мы неслись мимо торговых ларьков, и в глазах мелькали руки, ноги и открытые рты – кубистская диорама, достойная кисти Пикассо. От скорости у меня кружилась голова, как у подростка во время первой лихой поездки на машине.

Мое тело подводило меня, но еще осталась способность восхищаться видом мчавшей инвалидное кресло Кометой. Она напоминала мне великолепных канадских журавлей, пролетавших над территорией Небраски, – длинные шеи вытянуты по ветру, худые ноги стелются за ними. Но нас несли вперед не крылья длиной шесть футов, а сильные задние лапы борзой. Ее движения казались мне такими же извечно-древними, как полет этих птиц. И я невольно думал обо всех людях от Одиссея до наших дней, кто восхищался непринужденной мощью своих борзых.