История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

Но я не отступил: на следующий день после приезда в Седону плюхнулся в бассейн, и через две минуты, когда отчаянно пытался удержать на поверхности голову, Фредди пришлось вылавливать меня оттуда. Затем попытался обойти округу без помощи Кометы и палок. Одолел полквартала, показавшихся мне тысячью километров. И на следующий день, словно попавший в аварию, был прикован к постели.

– Ненормальный, – едва слышно пробормотала Фредди. – Какой смысл мучить себя упражнениями, если следующие два дня не можешь встать с кровати? – Голос был скучно-монотонным, но разочарованный взгляд свидетельствовал о неоправдавшихся надеждах.

По сравнению с последними двумя днями недельный запой с сомнительным спиртным показался бы просто праздником.

– Может, мне не проявлять такого рвения?

– Неужели дошло? – Я почувствовал, как от тона жены напряглась Сандоз. А Комета убежала в соседнюю комнату. – Мне надо идти на работу, – продолжила Фредди. – Я было хотела осушить бассейн. Но раз у тебя в мозгу осталась еще пара работающих клеток, скажем обслуге бассейна, что они нам пока не требуются.

Вскоре мы смеялись над мыслью, что можно было осушить бассейн. Лето выдалось знойным, но, несмотря на усиливающуюся жару, Комета с энтузиазмом сопровождала меня на прогулках, которые становились длиннее и регулярнее. И во время одной из них снова проявила свою исключительную храбрость и преданность. Не говоря уже о крепком желудке.

Я одолел короткий подъем на холм, где с высоких точек открывался прекрасный вид на горные утесы. Узкая грунтовая тропинка тянулась на вершину сквозь густой можжевельник, толокнянку и колючие грушевидные кактусы. По гребню тянулась гравийная дорога, ведущая обратно к дому. Весь путь был не длиннее двух третей мили, но перепады высоты и неровности тропинки были именно тем испытанием, какое мне требовалось. Трудностей добавила изнуряющая жара.

– Давай отдохнем, Комета, – запыхавшись, предложил я и устроился на валуне, а борзая отправилась исследовать испражнения пекари, с такими же ярко-красными вкраплениями, как грушевидные плоды растущих вокруг кактусов. Переведя дыхание, я позвал ее: – Пошли, девочка, пора охладиться дома!

Тропинка настолько сузилась, что идти рядом стало невозможно. Я устал, ноги, которым больше никто не помогал сохранять равновесие, дрожали, стопы горели огнем. Впереди на расстоянии длины футбольного поля показалась мощеная дорога, и я был настроен добраться до нее без привалов. Комета шла передо мной, и я, если бы стал падать, мог опереться о ее зад рукой. Вдруг она остановилась посреди тропы.

– Вперед, Комета. Иди. Я устал.

Она не пошевелилась, склонила голову набок и стала принюхиваться.

– Пошли, девочка.

Собака не обращала на меня внимания. Рассерженный и вспотевший, я попытался обойти ее, втиснувшись в густой кустарник. Комета меня не пропускала. Оглянулась и стала подвывать. Живя с ней несколько лет, я понял, что она меня предостерегала, но было поздно: ступив на рыхлую каменистую почву у края тропинки, я не удержал равновесие и, опрокинувшись, полетел в кусты.

Падая, я не очень испугался, рассчитывая, что густые ветви смягчат удар. Когда же приземлился, показалось, что угодил в податливую комковатую влажную губку, которая немедленно взорвалась, превратившись в омерзительное, вонючее облако. Я свалился в груду глубиной в целый фут разлагающихся трупов крыс и оленьих мышей, которых кто-то ловил и выбрасывал вдоль тропинки. Мне приходилось видеть, как забивают на мясо и разделывают диких зверей и домашний скот, но я даже не догадывался, что существует такая отвратительная вонь. Из прожаренных на солнце пустыни сотен гниющих грызунов вываливались внутренности. А я, не в состоянии подняться, барахтался в этой огромной помойке из разлагающихся крыс, зловонных потрохов и крови.

Инстинкт предупредил Комету об опасности, и теперь гнал прочь. Здесь повсюду таилась смертельная зараза, и собака понимала это. Даже пекари не тревожили эту мерзость. Но борзая не убежала, а с видом старающейся сохранить свой дорогой педикюр невесты неторопливо и грациозно направилась по запекшейся крови ко мне. Она так по-человечески гримасничала, закатывала глаза и воротила нос, что я расхохотался.

Комета всегда не нравилось, когда над ней смеялись. Я понимал, что она обиделась, хотела убежать и проучить меня, но все же нагнула голову, чтобы я мог ухватиться за ее ошейник, а затем, пятясь, подтянула сначала на колени, а потом терпеливо ждала, пока я, опираясь на ее спину, не поднялся во весь рост. Напрягая мускулы, она вытащила меня из наполненной падалью канавы на тропинку.