Я часто думал, что бы случилось, если бы Комета убежала или не захотела войти в это гниющее месиво. С меня хватило и того времени, которое я провел в невыносимой вони. Через несколько часов после возвращения домой мне стало трудно дышать – легким не хватало воздуха. Поднялась температура, и сильно разболелась голова. К вечеру от недостатка кислорода в глазах запрыгали черные точки. Мы отправились в приемный покой неотложной помощи. Исключив грипп и пневмонию, врачи отправили меня домой на попечение Фредди. Лишь через неделю я избавился от хантавируса – легочного геморрагического вируса, которым человек заражается, вдыхая запах мочи и экскрементов грызунов. Этот вирус быстро размножается в организме, вызывая опасное для жизни воспаление дыхательных путей. Без Кометы, продышав несколько часов тлетворной вонью, я бы пропал.
От хантавируса не существует лечения, но если человек его побеждает, осложнений не возникает. И поскольку я копил кровь для предстоящей операции, это стало хорошей новостью. Фредди не упустила случая, чтобы прочитать мне нотацию:
– Вот что получается, когда ты себя перетруждаешь. Ну теперь-то ты хоть успокоишься?
На сей раз я послушался. После последних волнующих событий мы с Кометой уже решили прекратить наши походы и мирно проводить время у бассейна, делая иногда вылазки в соседние улочки. Если мой организм недостаточно силен, чтобы перенести операцию, то больше я ничего не мог с этим поделать. Оставалось молиться, чтобы забылся трупный запах сотен разлагающихся крыс.
В последующие дни я ждал, что Комета будет скептически поглядывать на меня, помня, что я не внял ее предостережению на тропе, но вместо заслуженного упрека встречал прежний, полный любви и обожания, взгляд. Когда во Флагстаффе она решила стать моей собакой, то наверняка предвидела, что я введу ее в совершенно новый и очень интересный мир.
Комета не возражала, когда я сказал, что нам надо спуститься в Скотсдейл, расположенный в долине солнца – очень, очень горячего солнца. Борзая прыгнула во внедорожник с такой готовностью, словно мы собирались в мастерскую игрушек Санта-Клауса. Второе лето без отдыха в озерном доме выдалось безжалостно знойным. Мысль, чтобы спуститься ниже, где было еще жарче, отбивала у нас с Фредди всякую охоту двигаться. Но в Скотсдейле я сдавал кровь в банк для предстоящей операции и должен был ездить туда каждую неделю.
Пока внедорожник полз по никогда не рассасывающейся пробке на окружающей город федеральной автостраде, по сторонам попадались десятки мегамолов и супермаркетов. Я подумал о нейтронной бомбе, от которой люди лопаются словно переполненные воздухом шарики, а дома и машины остаются целыми. В Скотсдейле я видел стоянки без единого свободного места, армады внедорожников, и рядом – ни одного человека. Пустые переулки, пустые остановки автобусов – и никого у входа в рестораны.
Когда я открыл дверцу машины, каждая клеточка моего организма испаряла влагу. Не успел ступить два шага, как подошвы ног стали обжигать положенные в ботинки толстые стельки, и всего в нескольких футах над асфальтом колебались прозрачные миражи. Комета выпрыгнула из машины, как чистопородная трехлетка на кентуккийских скачках, и, не дрогнув, застыла рядом со мной, хотя на подушечках ее лап уже наверняка образовывались волдыри.
– Фредди, посади собаку в салон, – попросил я. – А потом вернешься за мной.
Жена тянула поводок, но Комета не двигалась с места. Тогда я взял у нее поводок и двинулся к зданию. Борзая, хотя лапы ей немилосердно жгло, не отставала и держалась рядом. Она знала: надо выполнять работу, а не скулить. И весь путь в Денвер я старался следовать ее примеру.
15
3 августа Фредди, Комета и я отправились на запад, где мне должны были делать операцию. Мать, ее супруг Мэнни, за которого она вышла замуж два года назад, и моя сестра Дебби собирались встретить нас в Денвере и пробыть там несколько дней после операции. Дочери тоже хотели приехать, но я отговорил их. Решил, пусть лучше появятся через месяц – в тот момент моего выздоровления, когда мне станет скучно и потребуется чье-то общество.
– Надеюсь, ты взял все, что нужно, – заметила Фредди, когда мы сворачивали на улицу с подъездной дорожки. – Кто знает, сколько ты там пробудешь… Не представляю, как поступить: начальник требует, чтобы я через неделю вернулась в Седону. Если что-то пойдет не так… – Она запнулась, а когда продолжила, голос звучал так тихо, будто Фредди говорила сама с собой: – Кай сказал, что ты будешь лежать от месяца до шести недель, но не исключено, что дольше. Часть этого времени займут реабилитационные мероприятия, но все очень неопределенно.