Пригласив к себе генерала Савари, которого уже использовал в самых ответственных миссиях и который как раз возвратился из Санкт-Петербурга, Наполеон открыл ему свое желание возродить Испанию и привязать ее к Франции путем перемены династии, рассказал о трудностях этого предприятия, о новых событиях после революции в Аранхуэсе и появившейся наконец возможности добиться их желаемого завершения, воспользовавшись конфликтом Карла IV с Фердинандом VII. Наполеон выразил намерение не признавать сына, притворно поддержать власть отца, затем вынудить Карла IV уступить корону себе, выманить Фердинанда из Мадрида в Бургос или в Байонну, завладеть его особой и заставить отступиться от своих прав взамен на такое возмещение в Италии, как, например, Этрурия. Наполеон приказал генералу Савари приступить к делу со всей осторожностью, завлечь Фердинанда в Байонну обещаниями разрешить распри в его пользу, но в случае его упрямства внезапно обнародовать протест Карла IV, объявить последнего единственным правителем Испании и обращаться с Фердинандом как с мятежным сыном и подданным. Предпочтение должно неизменно отдаваться ненасильственным средствам. Наполеон хотел, чтобы Савари без промедления отправлялся в Мадрид и раскрыл Мюрату тайну, которую от него до сей поры скрывали, но которую он превосходно разгадал и в которую теперь его должен был посвятить надежный человек. Генерал Савари тотчас отбыл, чтобы целиком и полностью исполнить волю Наполеона.
В это самое время в мыслях Наполеона произошел один из внезапных поворотов, каковые при незнании человеческой природы удивляют и поспешно принимаются за непоследовательность у людей, чье превосходство не так общепризнанно, как превосходство человека, историю которого мы описываем. При всем роковом влечении к узурпации короны Испании, Наполеон не скрывал от себя нежелательных последствий этого прискорбного предприятия. Он предвидел порицание общественного мнения, возмущение испанцев, их упорное сопротивление и выгоду, которую сумеет извлечь из этого сопротивления Англия; он предвидел всё это с удивительной ясностью и тем не менее, ослепленный своей способностью превозмочь все трудности и увлеченный страстью основать новый порядок в Европе, шел к своей цели, волнуемый, однако, время от времени предвидением самых зловещих картин. Происшествие, до сегодняшнего дня неизвестное, произвело в нем один из таких поворотов и побудило отдать приказы, противоположные отданным ранее. Некоторые неосведомленные историки сочли это доказательством того, что Наполеона вовлекло в испанское дело – быстрее и глубже, чем он сам того желал, – неосмотрительное честолюбие Мюрата.
Одному из своих агентов, отправлявшихся в Испанию, Наполеон по справедливости доверял: то был его камергер Турнон – хладнокровный, не склонный к иллюзиям и достаточно преданный, чтобы говорить правду. Турнон, наблюдавший во время последней поездки в Мадрид предвестия Аранхуэсской революции и народную любовь к принцу Астурийскому, пребывал в убеждении, что стремление завладеть Испанией любым способом – безумие, что куда лучше сделать Фердинанда VII своим союзником, который станет более послушным, чем Карл IV, ибо рядом с ним не будет уже князя Мира и старой королевы, перемежавших подчинение с капризами и ненавистью.
Наполеон приказал Турнону быть 15 марта в Бургосе, предполагая приехать туда в это же время и услышать из уст надежного человека подробности обо всех событиях. Чтобы попасть в Бургос, Турнон проехал через штаб-квартиру Мюрата, не скрыл ни от него, ни от его офицеров страх, который внушало ему предстоящее предприятие, выслушал их насмешки и прибыл в Бургос 15-го числа, как ему было приказано. Из Бургоса он писал Наполеону, смиренно, но с настойчивостью честного человека, умоляя не принимать никаких окончательных решений, пока он не увидит Испанию собственными глазами, и не доверять донесениям его доблестных, но легкомысленных военных, мечтающих лишь о сражениях и коронах. Он был убежден, что в Испании придется столкнуться с жестокими разочарованиями и, быть может, с ужасными несчастьями. Прождав в Бургосе до 24-го и не дождавшись Наполеона, он отбыл в Париж, куда при всей спешке смог добраться лишь 29 марта.