История Консульства и Империи. Книга II. Империя. Том 3

10 тысяч в Познани со штаб-квартирой; горстка саксонцев и французов в Варшаве, зависимых от движений Шварценберга; 28 тысяч в Берлине у Гренье и Ожеро, не решавшихся сдвинуться с места из страха перед всеобщим восстанием в Германии. Такое положение совсем не походило на 200 тысяч человек на Немане, отстаивавших у русских Кенигсберг, Ковно, Гродно в ожидании, когда 300 тысяч новых солдат придут к ним на помощь. Покинув Неман, Наполеон совершил военную ошибку и оказался повинен в оставлении товарищей по оружию, которых вверг в бездну; с другой стороны, оставшись на Немане, он был бы отделен от Парижа восставшей Германией, не овладел бы достаточно крепко браздами правления своей обширной империей и совершил бы ошибку политическую и административную. Так что, как бы он ни поступил, он совершил бы равно серьезные ошибки – справедливое наказание за ошибки огромные и непоправимые!

И в эту минуту политические последствия ошибок были не менее велики, чем военные. Вождь германских изгнанников, барон Штейн, прибывший вместе с генералом Йорком в Кенигсберг, требовал созыва сословного собрания провинции, вооружения населения и декрета о неограниченном использовании денежных ресурсов страны. Всеобщая преданность отвечала его предложениям; тысячи памфлетов, прокламаций и народных песен воспламеняли чувства германцев. Германия за последние несколько лет покрылась сетью тайных обществ, главное из которых, «Союз доблести» (Tugendbund), распространилось повсеместно. Тайные общества разнесли из Кенигсберга до самых дальних уголков Германии не только чувства, естественные и не нуждавшиеся в особых средствах для передачи, но и слова приказа. Каждый, по их мнению, должен взяться за оружие, вручить государству свою личность и имущество, присоединиться к императору Александру, освободить королей, закабаленных французским альянсом, и низложить как недостойных тех, кто, имея возможность освободиться от альянса, захочет сохранить ему верность.

Достойно примечания, что дворяне сами вдохновляли это движение, которое, несмотря на примесь монархизма, было в действительности глубоко демократическим, как и в Испании, где народ выказывал одинаковую любовь к свободе и к плененному королю. Возбуждались не только национальные чувства, не только верность смещенным с трона или униженным князьям, но и любовь к свободе. Так вырывалось из-под спуда и осаждало Наполеона по всей Европе то, что он заклеймил в своей стране под именем философии! Особый урок, который должен был послужить всем и не принести пользы никому, ибо дворяне, князья и священники, призывавшие к свободе против Наполеона, откажут в ней своим народам, когда Наполеон будет низвергнут.

Воодушевление охватило одновременно Берлин, несмотря на присутствие французских солдат, Дрезден, Мюнхен и Вену, несмотря на альянс с Францией, Гамбург, Бремен и Кассель, несмотря на непосредственное правление Франции. В Берлине пруссаки, не осмеливавшиеся открыто выказывать враждебность в присутствии войска Гренье, тем не менее при каждом досадном для нас известии позволяли выказывать на своих лицах самую оскорбительную радость, и отказывали во всем нашим солдатам, даже за деньги.

Можно понять удивление, смятение и недоумение несчастного короля Пруссии и его премьер-министра Гарденберга. Король чувствовал себя обреченным либо нарушить данное Франции слово, что было недобросовестно и опасно, либо биться за угнетавшую его Францию против друзей, предлагавших освободить его. Добрейший государь не знал, что думать и как быть. Радость при виде разрушения французского владычества нашла путь в его сердце, но смятение от того, что он снова ошибся, став союзником Франции, и опасение прослыть предателем, если он ее покинет, отравляли чувство удовлетворения. Фридрих-Вильгельм был склонен думать, что Франция побеждена лишь временно, сообразно колебаниям взволнованной души; он то верил, то не верил в это и в смятении уступал факту, то есть присутствию 30 тысяч французов в Берлине.

Гарденберг, также перешедший от враждебности в отношении Франции к альянсу, терзался теми же сомнениями, что и король, и вдобавок волновался о своем. Если бы события опровергли политику альянса с Францией, король имел готовое извинение, собственную слабость; но для Гарденберга извинений не было: его поведение приписали бы самому низкому честолюбию, тому, что вступает в сделку с врагами родной страны.

При известии об отступничестве генерала Йорка первым движением Фридриха-Вильгельма было негодование. Он поспешил вызвать к себе посла Франции Сен-Марсана и энергично осудить поведение генерала. В первом движении он пообещал предать его публичному осуждению и военному суду. Сен-Марсан подхватил это обещание как трофей, каковой счел полезным противопоставить декламациям врагов Франции.