История Консульства и Империи. Том III

От Великой армии остались 25 тысяч человек в Данциге; 10 тысяч во второстепенных крепостях на Висле; 10 тысяч в Познани со штаб-квартирой; горстка саксонцев и французов в Варшаве, зависимых от движений Шварценберга; 28 тысяч в Берлине у Гренье и Ожеро, не решавшихся сдвинугься с места из страха перед всеобщим восстанием в Германии. Такое положение совсем не походило на 200 тысяч человек на Немане, отстаивавших у русских Кенигсберг, Ковно, Гродно в ожидании, когда 300 тысяч новых солдат придут к ним на помощь. Покинув Неман, Наполеон совершил военную ошибку и оказался повинен в оставлении товарищей по оружию, которых вверг в бездну; с другой стороны, оставшись на Немане, он был бы отделен от Парижа восставшей Германией, не овладел бы достаточно крепко браздами правления своей обширной империей и совершил бы ошибку политическую и административную. Так что, как бы он ни поступил, он совершил бы равно серьезные ошибки — справедливое наказание за ошибки огромные и непоправимые!

И в эту минуту политические последствия ошибок были не менее велики, чем военные. Вождь германских изгнанников, барон Штейн, прибывший вместе с генералом Йорком в Кенигсберг, требовал созыва сословного собрания провинции, вооружения населения и декрета о неограниченном использовании денежных ресурсов страны. Всеобщая преданность отвечала его предложениям; тысячи памфлетов, прокламаций и народных песен воспламеняли чувства германцев. Германия за последние несколько лет покрылась сетью тайных обществ, главное из которых, «Союз доблести» {Ти^епйЪипс0, распространилось повсеместно. Тайные общества разнесли из Кенигсберга до самых дальних уголков Германии не только чувства, естественные и не нуждавшиеся в особых средствах для передачи, но и слова приказа. Каждый, по их мнению, должен взяться за оружие, вручить государству свою личность и имущество, присоединиться к императору Александру, освободить королей, закабаленных французским альянсом, и низложить как недостойных тех, кто, имея возможность освободиться от альянса, захочет сохранить ему верность.

Достойно примечания, что дворяне сами вдохновляли это движение, которое, несмотря на примесь монархизма, было в действительности глубоко демократическим, как и в Испании, где народ выказывал одинаковую любовь к свободе и к плененному королю. Возбуждались не только национальные чувства, не только верность смещенным с трона или униженным князьям, но и любовь к свободе. Так вырывалось из-под спуда и осаждало Наполеона по всей Европе то, что он заклеймил в своей стране под именем философии! Особый урок, который должен был послужить всем и не принести пользы никому, ибо дворяне, князья и священники, призывавшие к свободе против Наполеона, откажут в ней своим народам, когда Наполеон будет низвергнут.

Воодушевление охватило одновременно Берлин, несмотря на присутствие французских солдат, Дрезден, Мюнхен и Вену, несмотря на альянс с Францией, Гамбург, Бремен и Кассель, несмотря на непосредственное правление Франции. В Берлине пруссаки, не осмеливавшиеся открыто выказывать враждебность в присутствии войска Гренье, тем не менее при каждом досадном для нас известии позволяли выказывать на своих лицах самую оскорбительную радость, и отказывали во всем нашим солдатам, даже за деньги.

Можно понять удивление, смятение и недоумение несчастного короля Пруссии и его премьер-министра Гарденберга. Король чувствовал себя обреченным либо нарушить данное Франции слово, что было недобросовестно и опасно, либо биться за угнетавшую его Францию против друзей, предлагавших освободить его. Добрейший государь не знал, что думать и как быть. Радость при виде разрушения французского владычества нашла путь в его сердце, но смятение от того, что он снова ошибся, став союзником Франции, и опасение прослыть предателем, если он ее покинет, отравляли чувство удовлетворения. Фридрих-Вильгельм был склонен думать, что Франция побеждена лишь временно, сообразно колебаниям взволнованной души; он то верил, то не верил в это и в смятении уступал факту, то есть присутствию 30 тысяч французов в Берлине.

Гарденберг, также перешедший от враждебности в отношении Франции к альянсу, терзался теми же сомнениями, что и король, и вдобавок волновался о своем. Если бы события опровергли политику альянса с Францией, король имел готовое извинение, собственную слабость; но для Гарденберга извинений не было: его поведение приписали бы самому низкому честолюбию, тому, что вступает в сделку с врагами родной страны.

При известии об отступничестве генерала Йорка первым движением Фридриха-Вильгельма было негодование.

Он поспешил вызвать к себе посла Франции Сен-Мар-сана и энергично осудить поведение генерала. В первом движении он пообещал предать его публичному осуждению и военному суду. Сен-Марсан подхватил это обещание как трофей, каковой счел полезным противопоставить декламациям врагов Франции.