Неудивительно, что при таком жалком ведении войны в войске снова сказались его худшие элементы. В Иоппе началось распутство, как некогда в Акконском лагере. Пилигримы целыми толпами стремились даже в самый Аккон, чтобы там, вдали от трудов и опасностей, вести роскошную жизнь, и только с большим трудом удалось королям Гвидо и Ричарду вернуть этих беглецов к их обязанностям. Но гораздо опаснее было то, что маркграф Конрад Тирский, подстрекаемый честолюбием и отчаявшись в том, чтобы эти короли могли приобрести какой-нибудь прочный успех над Саладином, вошел в переговоры с султаном, причем требовал себе Сидона и Бейрута, а магометанам обещал за это помощь против своих единоверцев. Но и Ричард в то же время начал переговоры с неприятелем, потому что получил дурные вести с родины, по которым его господству угрожали его брат, граф Иоанн, и король Филипп, так что ему хотелось как можно скорее отправиться в обратный путь. Поэтому Саладин был относительно христианских партий в самом благоприятном положении и желал только воспользоваться их раздорами и продолжить их. Но так как среди его войск все возрастала неохота к войне, то он должен был быть серьезнее, чем он сделал бы это в другое время войти в мирные переговоры, именно с сильнейшим из своих противников, королем Ричардом. При этом произошли неоднократные и торжественные свидания между Ричардом и братом Саладина, Альмеликом Аладилем. Королю очень понравился магометанский принц и, как говорят, он сделал принцу фантастическое предложение, чтобы тот женился на его сестре Иоанне, королеве-вдове Сицилийской, и чтобы затем им обоим было отдано Иерусалимское королевство. Понятно, что из этого ничего не вышло, между тем часто прерываемые и все снова начинаемые переговоры так подвинулись, что мир казался уже близким, если бы христиане удовлетворились умеренным расширением области, которою они владели в ту минуту, с придачей Иерусалима (исключая мечети Омара и крепости Святого города, которые должны были остаться за мусульманами). Но и теперь не пришли, однако, к решению. Потому что, по словам одного арабского летописца, «английский король так же часто заключал условия, как брал их обратно: он постоянно менял уже принятые решения или предъявлял новые затруднения: только что он давал слово, как брал его назад, и когда он требовал сохранения тайны, то сам ее нарушал».
Итак, Ричард показал себя таким же несостоятельным в переговорах, как в бою. Но самое некрасивое доказательство своего характера он дал в 1192 году, когда он вдруг велел приступить к давно забытому походу в Иерусалим. Время года было выбрано для этого как нельзя хуже: зима обливала пилигримов беспрерывными холодными ливнями. Несмотря на то, приказ короля вызвал восторженную радость, все войско с воодушевлением выступило из Рамле на восток, к Святому городу. Но уже на середине пути, при маленьком местечке Бейтнуба, Ричард сделал остановку и созвал военный совет, чтобы обсудить, возможно ли вообще предпринять осаду Иерусалима. Говорят, что именно пизанцы и духовные рыцарские ордена указали при этом на то, что Святой город страшно укреплен, прикрыт сильным войском Саладина и потому его едва ли можно взять, а кроме того, до нападения на Иерусалим нужно бы завоевать еще другие места, так как после падения Святого города, большинство пилигримов вернется на родину, как бы после полного исполнения своего обета. Последнего, правда, вполне можно было опасаться, потому что уже сотоварищей Готфрида Бульонского можно было удержать в Палестине только очень короткое время после взятия Иерусалима; справедливо было также и то, что укрепления Святого города были чрезвычайно усилены Саладином в то долгое время, которое ему доставили бесконечно медлившие крестоносцы, но было ли это достаточным основанием для того, чтобы боязливо отступить от высшей цели, ради которой совершилось могущественное восстание всего Запада. По самому горячему требованию всего христианства нужно было все-таки напасть на Иерусалим, и разве при борьбе за этот город не могла быть потрясена военная сила Саладина настолько, чтобы сирийским франкам было легко после этого снова широко распространить свое господство в Палестине, даже если бы большинство пилигримов уже не помогало им? Таким образом, нерасположение пизанцев и их сотоварищей к осаде Иерусалима основывалось главным образом на желании, чтобы ради их личных интересов прежде всего были сделаны приобретения на берегу: но их слов было вполне достаточно, чтобы склонить к их намерениям изменчивого Ричарда. Он тотчас остановил поход к Иерусалиму и приказал, сообразно с прежним планом, теперь же двинуться к Аскалону.