История крестовых походов

Эти поэмы, очень длинные, слишком обстоятельные, отягощенные множеством назиданий и рассуждений, конечно, были хорошо знакомы только отдельным клирикам и грамотным людям. Но при сеньориальных дворах, перед аудиторией из рыцарей, сеньоров, приближенных и вассалов, их читали или пели труверы, приукрашивая во вкусе времени. Крестоносцы не раз слышали их в те времена, когда графы и вельможи стали брать с собой уже не капелланов, как делали Готфрид Бульонский и Раймунд IV Тулузский, а исполнителей песен о деяниях. В Труа или в Провене графиня Мария Шампанская окружала себя такими же людьми; в свите графа Блуаского числились Ги де Куси и Конон Бетюнский, который был сыном Роберта Бетюнского, погибшего в 1190 г. под Акрой, и описывал, как последний увидел «чудесный город Трою, в котором на ныне пустынных берегах от прекрасных строений остались только жалкие развалины». Воспоминания об этой войне и о коварстве греков были еще очень живы у всех принявших крест. «Троя принадлежала нашим предкам, а те из них, кто уцелел, пришли оттуда и поселились в той стране, откуда пришли мы; и так как Троя принадлежала нашим предкам, то мы поэтому и прибыли сюда, чтобы завоевать землю»[142]. Можно было, — конечно, не в Риме и даже не в германской империи, где немцы были уязвлены тем, что кто-то восторжествовал там, где не посмели напасть они, но в больших фьефах северной части Французского королевства, — воспевать подвиг маленькой армии, победившей в том месте, где несколько раз потерпели поражение мусульмане, болгары и русские, армии которых насчитывали по нескольку тысяч человек[143].

УНИЖЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ

В Константинополе победители вели себя как наглая солдатня, ничуть не искавшая доброжелательного приема. Если наши франкские хронисты особо не задерживаются на рассказах о злоупотреблениях, какие совершались при разорении Константинополя, то грек Никита Хониат, очевидец и жертва, долго описывает негодование жителей, которых воины зачастую гнусно унижали, без конца поднимая на смех: «Они облачались в окрашенные платья, обычную одежду греков, чтобы показать, как она смешна; они надевали полотняные головные уборы на головы своим лошадям, привязывая тесемками, которые, по нашему обычаю, должны висеть сзади; некоторые носили в руках бумагу, письменные принадлежности и чернильницы, высмеивая нас как якобы скверных писцов или простых переписчиков»[144].

И далее: «Нелепостью было бы добиваться от них сговорчивости и безумием — разговаривать с ними рассудительно. Эти варвары ни с кем не обращались человечно. Некоторые смотрели на красивых женщин с таким выражением, словно собирались сей же час ими насладиться. Мы окружали этих женщин, словно оградой, и предупреждали, чтобы они мазали лица грязью. Вот что, стало быть, сулили нам этот позолоченный нашейник, эти поднятые брови, этот бритый подбородок, эти руки, готовые к кровопролитию, эти ноздри, дышавшие только гневом, этот надменный взгляд, эта быстрая и торопливая речь». Он, конечно, не говорит о массовых убийствах, но упоминает возмущение духовных лиц, православных священников и монахов, которым приходилось терпеть алчность франков, нередко доходивших до святотатства в погоне за добычей. «В день, когда город был взят, эти разбойники, ограбив дома, где поселились, спрашивали у хозяев, где те спрятали деньги, применяя к одним насилие, к другим ласку и ко всем угрозы, чтобы вынудить их признаться. С теми, кто оказался настолько прост, чтобы принести то, что спрятали, обращались не мягче». Они не уважали ничего: «Не знаю, с чего начать рассказ о кощунствах, какие совершили эти негодяи. Они ломали святые образа и бросали священные мощи мучеников в место, которое мне стыдно назвать. Они превращали потиры и дароносицы в чаши для питья, предварительно выковыряв драгоценные камни. Невозможно без ужаса помыслить об осквернении, какому они подвергли церковь Святой Софии. Они вводили туда мулов и лошадей, чтобы вывозить священные сосуды, резное и позолоченное серебро, которое сдирали с престола, аналоя и врат, а когда некоторые из этих животных падали на полу, очень скользком, их пронзали мечами и пятнали церковь их кровью и навозом»[145]. '