“Рионтур и Тэльдо правы только в одном, – задумался Амардин, – Кристиэн действительно изводит себя. Мальчика что-то терзает, так сильно, что он не способен соображать.”
- Если тебе это нужно и ты готов. Ты напишешь тут или мне нужно оставить тебя в одиночестве?
«Завтра утром я отдам вам текст».
Настоятель не решался. Какое-то нехорошее предчувствие мешало отдать перо и бумагу этому мальчику. Почему он хочет исповедоваться сейчас? А вдруг это изменит дело? Казалось, все закончено, а Кристиэн снова рискует. Исповедь это тайна для всех, кроме исповедника и исповедующегося, но…
«Это останется тайной?»
Кажется, мальчик читает мысли.
- Да, – Амардин решил, – я провожу тебя и тебе принесут все необходимое.
«Спасибо, я дойду сам».
Амардин смотрел из окна на хромающую по двору фигурку. Медленно идет, опирается на трость, подарок Тэльдо. Да! Тэльдо! Если он так влюблен, то может это и шанс для Кристиэна? Как же он был неправ, когда останавливал гвардейца! Дурак старый, где был его ум?!
Но жаль, что и мальчик так слеп. Он мог бы походя разбить сердце Тэльдо, даже не заметив этого. Может и к лучшему, что не вышло?!
- Усилить охрану в гостевом крыле! – приказал настоятель монаху, отвечающему за воинов.
Дознаватель Элвиан напивался. Он отослал детей и жену, которые уже неведомо как узнали о новом назначении, велел не пускать к нему просителей и приятелей, теперь набивавшихся в друзья.
Ну и задачку задал император! С одной стороны, он наконец-то избавится от надоевшего хуже горькой редьки Рихана Айэ. Но с другой стороны – отдаст ему Кристиэна. Взять на себя кражу из монастыря? Стать врагом Амардину и храмовникам? Амардин ведь не дурак, поймет, откуда ноги растут у похищения. Его проклянут, никто не повенчает его дочерей, даже в провинциальном храме. Ну, разве только если забудут историю. Да и нужны ли супруги Айэ друг другу?
А завтра снова беседа с Риханом…
Кристиэн едва не плакал от боли. Не спал всю ночь – писал, комкал листы и начинал снова. Увечная нога не знала покоя – никак не мог усесться удобно, а если боль стихала, то приходило онемение и нужно было снова возиться. Даже наступать больно. Аккурат к зиме Мельдин привез ему мягкие сапожки, правый овчинный сапожок был чуть больше и шире, для удобства. Но не спасало ничего – за окном были метели, а рана ныла.
Но он все-таки не плакал, не мог. Ни разу с той злополучной ночи. Все, что он пережил – осталось внутри, перетирая его сердце мельничными жерновами тоски.
Робкая радость и горе – вот что осталось от сегодняшней вести. Радость от того, что Рихан жив, что он уедет, но будет жить, а горе от того, что уедет без него. Почему? Почему нельзя? Зачем его держат здесь? Белый монастырь сразу стал тюрьмой, а дому Мельдина предстоит лишь стать ею. Нет, он не останется. Кристиэн задыхался – от чужого внимания, любопытства, откровенных взглядов, случайно услышанного шепотка, даже от сочувствия и жалости. Не стоит жалеть убийцу.
Хоть бы увидеть Рихана, попросить напоследок прощения и взглянуть в глаза. Может все не так, не так как казалось им обоим в наваждении? Да ведь он и сказать не сумеет. Но может он не нужен уже Рихану? Как можно любить того, кто хотел убить? Он, Кристиэн, действительно дурной младший – не смог понять, простить, полюбить, стать тем, кем обещал – опорой и отрадой. Может там, в далеких землях, Рихан найдет другого, кто будет лучше? Но почему же он не развелся?
Как объяснить все самому себе? Да и бумаге так непросто доверить. Ах, зачем он решился?