История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

30 июня немецкие и румынские войска не ослабляли атаку. В 9:00 солдаты полковника Курта Версока из 31-го пехотного полка 24-й дивизии сумели преодолеть оборонительные укрепления на Малаховом кургане, которые, как и в Крымскую войну, были главным бастионом обороны Севастополя. Через полчаса они пали. Тем временем остальные дивизии LIV корпуса (22, 50 и 132-я) вместе с румынской 4-й горной дивизией наступали на восточные и юго-восточные пригороды. 28-я дивизия в составе XXX корпуса, получившего мощную авиационную и артиллерийскую поддержку, возобновила атаку на английское кладбище, и рано утром оно было занято недавно прибывшим 420-м пехотным полком. В результате боев кладбище сильно пострадало. Как отмечал Манштейн, «Советы оборудовали „английское кладбище“ как основной опорный пункт своего внешнего оборонительного обвода. Мраморные памятники, которые в свое время были поставлены погибшим английским солдатам, были разрушены»[1432].

В середине дня штаб одиннадцатой армии приказал XXX корпусу повернуть одну из дивизий на северо-запад, чтобы окружить Севастополь. Соответственно 28-я дивизия начала наступление в направлении берега между бухтами Карантинная и Стрелецкая. К югу от нее 72-я и 170-я дивизии атаковали позиции противника на Херсонесском полуострове, чтобы выбить оттуда остатки Приморской армии, которая отступала на запад. К концу дня 30 июня в журнале боевых действий XXX корпуса появилась следующая запись: «Создается впечатление, что единой [советской] обороны больше не существует. Совершенно очевидно, что вчерашний прорыв позиций на Сапун-горе стал ключом к [взятию] крепости и что обороноспособность русских подорвана. [Наши] дивизии быстро продвигаются на запад»[1433].

Борис Войтехов, прикомандированный к штабу Октябрьского, стал свидетелем ухода советских войск из Севастополя. «Мы оставляли город и его руины», — писал он. «По разрушенным улицам шли моряки Черноморского флота; многие из них были ранены. Фронт разваливался, и защитники города пробирались среди мусора, груд разбитых кирпичей и цемента, искореженных балок и гирлянд порванных проводов к Херсонесскому полуострову. Рассказывали, что во всем Севастополе осталось только одиннадцать неповрежденных зданий»[1434].

В тот же день, 30 июня, Октябрьский отправил телеграмму Сталину, в которой описал быстро ухудшающуюся ситуацию. Он утверждал, что сможет продержаться «не больше двух-трех дней», но его прогноз, как оказалось, был слишком пессимистичен. Его словам противоречила просьба разрешить эвакуировать «в ночь на 1.07 хотя бы часть ответственных командиров и граждан». В 18:00 командующий Черноморским флотом получил телеграмму наркома Кузнецова — Ставка разрешила эвакуацию[1435]. Октябрьский уже выделил самолеты и подводные лодки для этой цели и выбрал счастливчиков, которых вывезут из Севастополя.

Советских людей информировали о сражении за Севастополь, но официальные сводки ничего не сообщали о его неминуемом падении. Тем не менее в последние дни осады такие выражения, как «тяжелые бои» и «бессмертный город», содержали намеки на исход штурма. Илья Эренбург написал несколько очерков, в том числе опубликованный в газете «Красная звезда» 30 июня 1942 г., в котором автор прославлял героизм Севастополя, сравнивая его оборону с унизительной сдачей Тобрука британскими войсками 21 июня:

«Силы были неравными, и военные обозреватели предсказывали: „Вопрос трех дней, может быть одной недели…“ Немцы тогда хвастали: „Пятнадцатого июня мы будем пить шампанское на Графской набережной“. Они знали, сколько у них самолетов, они знали, как трудно защищать город, отрезанный от всех дорог. Они забывали об одном: Севастополь не просто город, Севастополь — это слава России и это гордость Советского Союза… Мы видали капитуляции городов, прославленных крепостей, государств. Но Севастополь не сдается. Наши бойцы не играют в войну — они дерутся насмерть. Они не говорят „я сдаюсь“, когда на шахматном поле у противника вдвое, втрое больше фигур»[1436].