История культуры Санкт-Петербурга

Одиннадцатая симфония Шостаковича являлась величественным портретом этого города-жертвы. Мастер интеллектуального симфонического развития, Шостакович здесь – для многих неожиданно – протянул руку «Могучей кучке», построив симфонию во многом на народных революционных песнях. То был необычайно умный прием, поскольку вместе с этими всем знакомыми мелодиями, даже слова которых были у широкой аудитории, что называется, на слуху, Шостакович вводил в свою симфонию всю сложную многоплановую образность и символику старого революционного романтизма.

Их цитирование с неизбежностью вызывало у слушателя вольнодумные ассоциации или, как выразилась по сходному поводу тогдашний советский министр культуры Екатерина Фурцева, «неправильные аллюзии».

Когда в первой части Одиннадцатой симфонии звучал напев знаменитой русской тюремной песни, то в памяти публики всплывали и ее слова:

Как дело измены, как совесть тирана,
Осенняя ночка темна.
Чернее той ночи встает из тумана
Видением мрачным – тюрьма.

Тот же эффект вызывало появление в финале симфонии революционной мелодии «Беснуйтесь, тираны»:

Беснуйтесь, тираны, глумитесь над нами,
Грозите свирепо тюрьмой, кандалами;
Мы сильные духом, хоть телом попраны —
Позор, позор, позор вам, тираны!

Витавшие над музыкой отзвуки кодовых слов вроде «тюрьма» и «тираны» создавали для чуткой к любому диссидентскому намеку советской аудитории тех лет напряженное электрическое поле. Даже на такую строгую ценительницу, как Анна Ахматова, вовсе не склонную идеализировать революцию, это использование Шостаковичем революционных мотивов произвело сильное эмоциональное впечатление. Об Одиннадцатой симфонии Ахматова, по свидетельству Лидии Чуковской, отзывалась с восторгом: «Там песни пролетают по черному страшному небу как ангелы, как птицы, как белые облака!»

Для наиболее чутких слушателей музыка Шостаковича вызывала и еще одну современную параллель, присутствовавшую и в замысле композитора: жестокое подавление советскими войсками венгерского антикоммунистического восстания в 1956 году. Во второй части Одиннадцатой симфонии Шостакович формально изображал расстрел демонстрации в Петербурге в день «Кровавого воскресенья». Но как вспоминал очевидец, во время первого исполнения симфонии в Ленинграде одна слушательница громко сказала: «Да ведь это же не ружейные залпы, здесь ревут танки и давят людей». Высказанное публично, для тех дней это было смелое заявление, но оно отражало умонастроения ленинградской культурной элиты.

Этот срез ленинградского общества также принял близко к сердцу отображение Шостаковичем в Одиннадцатой симфонии Петербурга как травимого города. Уже во вступлении к первой части явственно улавливалось сходство с настроением некоторых сцен из «Пиковой дамы», самой «петербургской» из опер Чайковского. По общей концепции Одиннадцатую симфонию Шостаковича можно охарактеризовать как «симфонию катастрофы», сходную по своей философии с последними симфониями Чайковского. Это ощущение Петербурга как сцены, предназначенной для грандиозных трагических катаклизмов, сближало Чайковского, Шостаковича, Мандельштама и Ахматову, которая утверждала: «Ленинград вообще необыкновенно приспособлен для катастрофы… Эта холодная река, над которой всегда тяжелые тучи, эти угрожающие закаты, эта оперная страшная луна… Черная вода с желтыми отблесками света… Все страшно. Я не представляю себе, как выглядят катастрофы и беды в Москве: там ведь нет всего этого».

* * *

Увы, ко времени написания Одиннадцатой симфонии Шостакович уже хорошо представлял себе, как выглядит катастрофа и в Москве. Именно в Москве, куда он переехал на постоянное жительство весной 1945 года (этот санкционированный сверху переезд был частью общей политики Сталина по культурному обескровливанию Ленинграда), его настигло позорное партийное постановление 1948 года, осуждавшее композиторов «формалистического, антинародного направления», среди них Шостаковича, Прокофьева, Мясковского, Хачатуряна и других. Эта акция, проведенная Ждановым по указанию Сталина, выводила Шостаковича из «генерального направления» советской музыки. При этом опять-таки по воле Сталина Шостаковичу оставили возможность работать в кино, и его музыка сопровождала главные фильмы последних лет сталинской эпохи.

Практически все эти фильмы были произведены в Москве. Прежнее ведущее значение «Ленфильма» в эти годы сошло на нет. Распался и триумфальный дуэт Козинцева и Трауберга. Но Шостакович продолжал сотрудничать с Козинцевым. Их сблизила совместная работа над Шекспиром. Еще в 1941 году Козинцев осуществил в Ленинграде театральную постановку «Короля Лира» с музыкой Шостаковича. Декорации и костюмы выполнил Натан Альтман, у которого юный Козинцев некогда учился живописи.