Поэт Александр Кушнер писал меланхолично: «В Ленинграде мне повезло родиться, и умру, даст бог, в Петербурге…» Его оппоненты высказывались гораздо более решительно. Один из членов спешно созданного «Комитета в защиту Ленинграда» заявил: «Идея переименования Ленинграда является политической спекуляцией, служит недобрым целям, способствует усилению конфронтации в обществе. Многие напоминают, что немецкое название Санкт-Петербург было на картах гитлеровских штабистов и предполагалось сразу же после взятия Ленинграда переименовать его. Того, что не удалось фашистам, пытаются достичь депутаты Ленсовета».
Либералов обвиняли не только в фашизме и в неуважении к памяти жителей города, погибших во время его осады, но и в монархизме. Типичным было опубликованное прокоммунистической ленинградской газетой «Совесть» письмо одного из ее читателей: «Зачем переименовывать наш город? Чтобы дохнуло на нас дохлым царизмом?» Коммунистическая партия в специальном воззвании призвала «не допустить надругательства над именем славного Ленинграда, города-героя, города-воина и труженика». Лидер коммунистов Егор Лигачев твердил, что партия считает возвращение к традиционному имени «нецелесообразным»: «Ленинград свое название заслужил кровью». Такую же позицию официально занял и Горбачев.
Но и противники коммунистов наращивали свои усилия. Консервативная газета жаловалась: «Странные дела творятся у нас в Ленинграде. Почти вся пресса города вдруг стала «демократической»… Правилом хорошего тона стало предрекать гражданскую войну, пропагандировать тотальное переименование всех улиц с названиями советского периода, помещать карикатуры на Ленина…» Тем временем популярная программа Ленинградского телевидения регулярно давала изображения Ленина, наискось перечеркнутые жирным «Хватит!». Перед Мариинским театром либералы организовали шумную демонстрацию под лозунгом «Имя Ленина – позор для великого города!».
Эти усилия получили поддержку Русской Православной Церкви. Писатель Александр Солженицын, также считая замену необходимой, тем не менее высказался против названия Санкт-Петербург как иностранного, предложив русифицированный вариант: Свято-Петроград. Впервые смене городом имени предшествовала столь всеобъемлющая демократическая дискуссия. Накал страстей показывал, что люди воспринимают внешне чисто символический акт как глубинно важный, имеющий магическую силу. «Заклинается сама таинственная русская история, магически призываются на землю русскую блага, которые никак не отвоевать иными способами ни у земли, ни у неба», – комментировал наблюдатель.
Казалось, что многие жители города инстинктивно постигли мистическую значимость этого акта в судьбах города. Имя занимает центральное место в любом мифе. Но в петербургском мифе значение имени представляется особенно очевидным. Сменив имя в первый раз, город подвергся ужасным испытаниям. Вторая перемена поставила его на грань уничтожения.
Скрытая сила звукосочетания «Петербург» проявила себя в том факте, что на протяжении десятилетий, несмотря на все перемены имени, многие жители города упорно продолжали неформально называть его «Питер». Как подтверждал Иосиф Бродский, «причиной нашей приверженности к слову «Петербург» был даже не наш антисоветизм, а содержащееся в этом имени определенное внесемантическое содержание. Ведь даже с чисто эвфонической точки зрения в этом слове, особенно в его последней букве «г», для русского уха слышится какая-то твердость, присущая камню». Гипертрофированная вера в силу имени, вообще слова как такового, типична для русских интеллектуалов. Вернув старое наименование великому месту, они страстно надеялись также увидеть возродившимся его былое и, казалось, утраченное навек великолепие.
Результатом яростных культурных и политических словопрений стала победа на референдуме, прошедшем в июне 1991 года, – с небольшим перевесом либерально настроенных сторонников возвращения городу имени Санкт-Петербург. Мэр Собчак отреагировал на это с присущей ему рассудительностью: «Я думаю, что жители города выбрали правильно, и моя позиция была такая же – город, как и человек, должен носить имя, данное ему при рождении, нравится это или нет. Кстати, Петр Великий ведь называл наш город не на немецкий, а на голландский манер».
Безоговорочная поддержка пришла и от Бродского: «В конце концов, речь идет о некоей преемственности культуры. Возвращение городу прежнего имени есть средство если не установить, то по крайней мере намекнуть на эту преемственность. И я чрезвычайно этому событию рад. Потому что думаю даже не столько о нас, сколько о тех, кто в Санкт-Петербурге еще родится. Много лучше, если они будут жить в городе, который носит имя святого, нежели дьявола».