История культуры Санкт-Петербурга

Одним из ведущих проповедников национально ориентированного мышления стал Лев Гумилев, сын поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Проведший много лет в сталинских тюрьмах и лагерях, он вернулся в Ленинград из Сибири в 1956 году и стал здесь крупным историком, профессором университета, хотя основные работы его до начала горбачевской «гласности» почти не публиковались. Когда они, наконец, стали появляться, то оказались необыкновенно притягательными. В них Лев Гумилев, в частности, доказывал, что русская империя вовсе не была «тюрьмой народов», как это традиционно утверждалось либералами, а представляла собой естественное и добровольное объединение европейских и азиатских народов под благосклонным покровительством царей.

Согласно Гумилеву, «объединенной Евразии во главе с Россией традиционно противостояли на западе – Европа, на Дальнем Востоке – Китай, на юге – мусульманский мир». России, по мнению Гумилева, с Европой не по пути, поскольку русская идеология основана на нормах поведения, чуждых европейским и во многом заимствованных у «дружественных» монголов, – на абсолютной дисциплине, этнической терпимости и глубокой религиозности.

Парадоксальным образом рассуждения умершего в 1992 году, немного не дожившего до своего 80-летия Гумилева восстанавливали прерванную советским режимом линию славянофильской философии в своеобразном промонгольском варианте, прививая ее на петербургскую почву. То, что его антиевропейские теории нашли такой широкий отклик и симпатии в Петербурге, показывало, насколько неустойчивой стала интеллектуальная атмосфера в городе, традиционно гордившемся своей прозападной и космополитической ориентацией. Так, в заметное культурное событие превратилась здесь премьера «Перезвонов», «симфонии-действа» (как ее назвал автор), талантливого композитора Валерия Гаврилина, последователя ведущего музыканта славянофильской ориентации и автора драматичных «Петербургских песен» на стихи Блока Георгия Свиридова (в свое время одного из любимых учеников Шостаковича по Ленинградской консерватории).

Вспомним, однако, что имперская тема всегда явственно присутствовала в петербургской культуре, начиная с первых панегиристов Петра Великого. Немало вызывающе имперских высказываний можно найти в сочинениях Пушкина. Имперские интонации легко обнаруживаются во многих великих музыкальных произведениях Глинки, Мусоргского, Бородина, Чайковского. Одним из выдающихся имперских бардов был расстрелянный большевиками в 1921 году Николай Гумилев. Размышления об империи занимают важное место в стихах Бродского. Это естественно, учитывая уникальное географическое положение России, необозримость ее пространств, величину ее многонационального населения и многовековую историю тесных взаимоотношений с соседними народами.

Россия всегда тяготела и, вероятно, будет тяготеть к имперской позиции. Важно другое: будет ли это «имперское» начало осознаваться и проявляться через грубую силу или же через культурное влияние и взаимовлияние, при котором, как писал Лев Гумилев, «за каждым народом сохраняется право быть самим собой».

Как комментировал Бродский, от имперских эксцессов «попытаться спастись можно только культурой, ибо культура одна превращает вас в цивилизованного человека, который впоследствии и порождает демократическую систему». О том же говорил Битов: «И демократия – это работа, и свобода – это работа. Причем работа каждого. Скепсис – самое пошлое, что сейчас может быть, особенно в позиции интеллигенции».

Роль Петербурга и петербургского мифа в этом длящемся, медленном и моментами мучительном процессе огромна. Одной из амбиций города, о которой теперь стало возможным говорить открыто, является его желание быть духовной столицей или по меньшей мере культурным арбитром новой России. Мощным фундаментом для подобных, отнюдь не беспочвенных, притязаний является блистательное культурное прошлое Петербурга и его уникально-трагическая судьба, трансформировавшиеся в завораживающую мифологическую ауру города.

Проблема состоит в том, что духовные импульсы Петербурга, возникшего внезапно, по прихоти тирана, и развивавшегося рывками, в конце концов остаются непредсказуемыми. Многим в Петербурге хотелось бы видеть его якорем для западно ориентированной России, но при неблагоприятных обстоятельствах город может также превратиться в заблудившийся «Сумасшедший корабль», каковым он представлялся растерявшимся и потерянным русским интеллектуалам в грозные годы коммунистической революции.