История любви

– Это не про тебя, Оливер, – заметила она. – Ты у нас отмороженный.

Я промолчал, приняв это за очередное проявление ее остроумия. Я старался не искать скрытый смысл в расспросах Дженни о спортивных традициях Гарварда. А он точно был. Взять хотя бы реплику о том, что все бывшие спортсмены сидят вместе на той самой гостевой трибуне, хотя на стадионе «Солджерс-Филд» сорок пять тысяч мест. Все без исключения. Старые и молодые. Сухие и мокрые. И даже отмороженные. Вопрос в том, только ли шесть долларов стояли между мной и посещением стадиона по субботам?

Нет, если Дженни действительно имела в виду что-то еще, я не намерен был обсуждать это с ней.

13

Мистер и миссис Оливер Барретт Третий имеют честь просить Вас пожаловать на обед по случаю шестидесятилетия мистера Барретта, который состоится в субботу 6 марта в 7 часов вечера в Довер Хаус, Ипсвич, штат Массачусетс.

R.S.V.P.[24]

– Что скажешь? – поинтересовалась Дженнифер.

– А разве так не понятно? – ответил я и снова погрузился в конспектирование дела под названием «Народ против Персиваля» – важнейшего прецедента в американском уголовном праве. Но Дженни не отставала, буквально тыча приглашением мне в лицо.

– Мне кажется, самое время, Оливер! – сказала она.

– Время для чего? – недовольно спросил я.

– Ты и сам прекрасно понимаешь, для чего! – ответила Дженни. – Он что, на четвереньках к тебе, что ли, должен приползти?

Я продолжал работать, а она – обрабатывать меня.

– Оливер, он же тянется к тебе!

– Прекрати, Дженни! Письмо вообще-то мать отправила.

– А я думала, ты на него даже не взглянул! – проорала она.

Хорошо, может, и взглянул разок. А потом, наверное, забыл. Я ведь был занят «делом Персиваля» и подготовкой к приближающимся экзаменам. Так какого черта она ко мне пристала?!

– Олли, подумай хорошенько, – сказала Дженни почти умоляющим тоном. – Этому засранцу уже шестьдесят лет! Когда ты наконец-таки будешь готов с ним помириться, может быть уже поздно!

Я постарался объяснить ей в как можно более доступных выражениях, что примирения не будет никогда и что мне необходимо заниматься. Дженни молча присела на краешек подушки, куда я положил ноги. Хотя она не издавала никаких звуков, но я почувствовал, что она смотрит на меня с укоризной, и поднял глаза.

Дженни сказала:

– В один прекрасный день, когда Оливер Пятый решит вот так вот на тебя наплевать…

– Уж поверь, его не будут звать Оливером! – заорал я на нее. Дженни продолжила, не повышая голоса, она обычно так и делала, когда я раздражался: – Даже если мы назовем его Бозо в честь клоуна из детской телепередачи, который тебе так нравится, он все равно возненавидит тебя за то, что ты когда-то был знаменитым гарвардским спортсменом. А к тому времени, когда он поступит в университет, ты уже, возможно, будешь членом Верховного суда!

Тогда я ответил, что наш сын никогда не возненавидит меня. Дженни поинтересовалась, откуда такая уверенность. Я не смог привести никаких доводов – я просто это знал, но не знал почему. В нарушение всякой логики она сказала:

– Вот и твой папа тебя любит. Точно так же, как ты полюбишь своего Бозо. Но вы, Барретты, с вашей проклятой гордостью и жаждой соперничества, вечно воображаете, что ненавидите друг друга!

– Конечно! Что бы я делал, если бы у нас не было тебя! – пошутил я.

– Вот именно, – ответила она.

– Вопрос закрыт, – сказал я в качестве мужа и главы семьи. Я вернулся к «делу Персиваля», и Дженни встала. Потом вдруг вспомнила.

– А что насчет RSVP?

Я ответил, что выпускница Рэдклиффа по классу музыки в состоянии сама придумать краткий, но любезный отрицательный ответ.

– Слушай, Оливер, – сказала она. – Я, конечно, не святая, могла когда-нибудь в своей жизни и солгать. Но намеренно я никогда еще не причиняла никому боль. И не думаю, что смогу.

А ничего, что в этот момент больно было мне? Я вежливо попросил ее придумать что угодно, лишь бы дать родителям понять, что скорее ад замерзнет, чем мы приедем. И вновь вернулся к «делу Персиваля».

– Какой у вас номер? – очень тихо спросила Дженни. Она держала в руках телефонную трубку.

– Разве нельзя просто написать записку?

– Прекрати! Какой у вас номер?!

Я назвал ей номер, а сам уткнулся в текст апелляции Персиваля в Верховный суд Соединенных Штатов. И пытался не слушать Дженни. Пытался – ведь мы все-таки находились в одной комнате.

– Эмм… Добрый вечер, сэр! – донеслось до меня. Что? Сам Сукин сын подошел к телефону? Разве по будням он не в Вашингтоне, как о нем пишет «Нью-Йорк Таймс»? Чертовы журналисты теряют хватку!

Неужели так трудно просто сказать «нет»? Дженни потратила на это уже гораздо больше времени, чем требуется.

Она прикрыла трубку ладонью:

– Оливер, ты правда хочешь, чтобы я отказалась?

Кивком головы я подтвердил это, а нетерпеливым взмахом руки велел ей поторапливаться.