История любви

– Мне очень жаль, – сказала она в трубку. – То есть я хочу сказать, нам очень жаль, сэр…

Нам?! А я-то тут при чем? Господи, ну почему она не может просто сказать и повесить трубку?

– Оливер!

Дженни снова прикрыла трубку рукой и говорила очень громко.

– Ему же больно, Оливер… Неужели тебя это совсем не волнует?

Если бы она была в несколько ином эмоциональном состоянии, я бы объяснил, что у отца каменное сердце и что ее средиземноморские представления о родительской любви не применимы к скалистым кручам горы Рашмор. Но Дженни сильно расстроилась. Что расстраивало и меня.

– Оливер, – произнесла она умоляющим голосом. – Неужели ты и слова не можешь сказать?

Разговаривать с ним?! Она в своем уме?

– Оливер, ну, пожалуйста, скажи ему хотя бы «привет»!

Чуть не плача, она отчаянно протягивала мне телефонную трубку.

– Я никогда не буду с ним разговаривать. Никогда, – сказал я, сохраняя идеальное спокойствие.

И тогда она заплакала. Неслышно. По ее щекам потекли слезы. А потом… потом она начала умолять:

– Пожалуйста, Оливер. Я ведь никогда ни о чем тебя не просила. Ради меня!

Нас было трое (мне почему-то показалось, что папа тоже здесь). И все трое просто стояли и ждали чего-то. Чего?

Невозможного.

Разве Дженни не понимает, что я сделал бы все, абсолютно все, но только не это? Я уставился в пол, качая головой из стороны в сторону с выражением непреклонного отказа и чрезвычайной неловкости, а Дженни яростно прошептала – такого тона я у нее еще не слышал:

– Ты – бессердечный ублюдок.

А потом закончила разговор с моим отцом, сказав:

– Мистер Барретт, Оливер хочет, чтобы вы знали, что по-своему…

Она остановилась, чтобы сделать глубокий вдох. Я был настолько ошарашен, что мог только дождаться конца моего мнимого устного послания.

– …Оливер очень вас любит, – закончила она и мгновенно повесила трубку.

Дальнейшие мои действия невозможно объяснить рационально. Можете признать меня временно невменяемым. Нет, стойте. Не можете. За то, что я сделал, гореть мне в аду.

Я вырвал телефон из рук Дженни, выдрал телефонный шнур из розетки и швырнул аппарат через всю комнату.

– Черт тебя дери, Дженни! Убирайся прочь из моей жизни!

Я застыл на месте, тяжело дыша, словно зверь, в которого внезапно превратился. Господи, что на меня нашло? Я повернулся к Дженни.

Но ее не было.

Дженни исчезла – не было даже звука шагов на лестнице. Наверное, она выбежала из дома в то самое мгновение, когда я схватил телефон. Пальто и шарф остались на вешалке. Я не знал, что делать, но боль и отчаяние от этого были меньше, чем от совершенного мгновениями раньше.

Я искал повсюду.

Раз пять, не меньше, прочесал библиотеку Школы права, продираясь сквозь ряды зубрил. И хотя я не проронил ни слова, выражение моего лица наверняка перебудоражило всех в этой проклятой библиотеке. Ну и плевать.

Затем я прочесал здание Харкнесс-Коммонс[25] – холл, кафетерий. Сломя голову бросился в Агасси-холл в Рэдклиффе. Дженни и там не было. Я кидался то туда, то сюда, и ноги мои не поспевали за бешено стучащим сердцем.

Может быть, она в Пейн-холле (ирония судьбы![26])? Там же внизу есть комнаты для занятий фортепиано. Я знаю Дженни. Когда она сердится, она садится и колотит по этим чертовым клавишам. Допустим. А когда до смерти перепугана?

Попав туда, я словно оказался в дурдоме. Из-за всех дверей доносились обрывки музыки – Моцарт и Барток, Бах и Брамс сливались в одну сплошную безумную какофонию.

Ну конечно, Дженни здесь!

Интуитивно я остановился перед дверью, за которой кто-то (со злостью) выколачивал из инструмента прелюдию Шопена. Я несколько мгновений прислушивался. Играли плохо, то и дело сбиваясь и начиная заново. Чей-то женский голос пробормотал: «Черт!» Это, наверное, Дженни. Я рывком распахнул дверь.

Сидевшая за пианино уродливая широкоплечая хиппи из Рэдклиффа явно не обрадовалась моему визиту.

– Что за дела, мужик? – грозно спросила она.

– Плохи мои дела, плохи, – пробормотал я, хлопнув дверью.

Потом я обыскал Гарвард-сквер, кафе «Pamplona», галерею «Tommy’s» и даже Хейес– Бик, где обычно тусуются студенты факультета искусств. Дженни нигде не было.

Куда же она делась?

Метро уже было закрыто, но если она сразу отправилась на Гарвард-сквер, то могла успеть на вокзал и сесть на поезд до Бостона. А еще она могла пойти на автобусную остановку.

…Было уже около часа ночи, когда я бросил четвертак и две десятицентовые монетки в одной из телефонных будок на Гарвард-сквер.

– Алло, Фил?

– Да-а, – сонно сказал он. – Кто это?

– Это я, Оливер.

– Оливер! – испуганно повторил Фил. – Что-нибудь с Дженни? – быстро спросил он. Раз он меня спрашивает, значит, там ее тоже нет.

– Да нет, Фил, с ней все в порядке.

– Ну, слава богу. Ты-то сам как, Оливер?

Убедившись, что с Дженни все в порядке, он сразу заговорил спокойно и приветливо. Как будто я не поднял его с постели посреди ночи.

– Отлично, Фил. Все нормально. Порядок. Послушай, Фил, а Дженни вообще с тобой общается?

– Чертовски мало, – ответил он удивительно спокойным голосом.

– Что ты имеешь в виду, Фил?