История любви

— Сейчас не время, дорогая, — сказал Оливер III с фальшивым смирением, которое так и просило: «Спросите меня, спросите!» Ну я и спросил.

— О чем речь, отец?

— Да ничего особенного, сын.

— Не понимаю, как ты можешь так говорить, — сказала мать (я же предупреждал, она всегда, на его стороне) и, повернувшись ко мне, сообщила потрясающую новость:

— Твой отец будет директором Корпуса мира!

О! — сказал я.

Дженни тоже сказала «О!», но другим, более радостным тоном.

Отец притворился смущенным, а мать, кажется, ждала, что я ему поклонюсь или еще что-нибудь в этом роде. Но его же не государственным секретарем назначили, в конце концов?!

— Поздравляю вас, мистер Барретт! — взяла на себя инициативу Дженни.

— Да, поздравляю, сэр, — сказал я.

Матери так хотелось об этом поговорить.

— Я думаю, это будет замечательный опыт в области образования, — произнесла она.

— Да, конечно, — согласилась Дженни.

— Да, — сказал я без особого убеждения. — А ты не передашь мне сахар, мама?

8

— Дженни, его же не государственным секретарем назначили, в конце концов.

— И все-таки, Оливер, у тебя могло бы быть побольше энтузиазма.

— Я же его поздравил.

— Очень великодушно с твоей стороны!

— Черт возьми, а ты чего ждала?

— Господи, меня просто тошнит от всего этого.

— Меня тоже, — ответил я.

Мы долго ехали, не говоря ни слова. Но что-то тут было не то.

— От чего это «от всего» тебя тошнит?

— От того, как ты отвратительно обращаешься со своим отцом.

— А как насчет того, что он со мной отвратительно обращается?

И тут началось! Всей своей мощью Дженни набросилась на меня в защиту родительской любви. Все эти итальянско-средиземноморские взгляды. И что у меня нет к нему ни капли уважения.

— Ты все время ему хамишь и хамишь, все время!

— Он мне тоже, Дженни. Или ты не заметила?

— Я уверена, ты ни перед чем не остановишься, только бы достать старика.

— Достать Оливера Барретта Третьего невозможно…

И после короткой паузы она добавила:

— Разве только женившись на Дженнифер Кавиллери…

У меня хватило выдержки свернуть на стоянку какого-то рыбного ресторана у дороги. Выключив двигатель, я в бешенстве повернулся к Дженни.

— Ты действительно так думаешь?

— Отчасти, наверное, да, — сказала она очень тихо.

— Дженни, ты не веришь, что я люблю тебя?! — крикнул я.

— Верю, — ответила она по-прежнему тихо. — Но каким-то сумасшедшим образом ты любишь и мое низкое общественное положение.

Я ничего не мог придумать, что сказать, кроме «нет». Я повторил это несколько раз с различными интонациями. Ну, то есть я так расстроился, что даже задумался, нет ли доли правды в ее отвратительном предположении?

На нее тоже жалко было смотреть.

— Я не могу судить, Оливер. Но думаю, что отчасти это так. Я ведь тоже люблю не только тебя самого. Но и твое имя. Твой порядковый номер.

Она отвернулась, и я подумал: уж не собирается ли она заплакать? Но она не заплакала, а завершила свою мысль:

— Ведь все это тоже часть тебя.

Я посидел, глядя на неоновую надпись «Устрицы и мидии». Больше всего я любил в Дженни ее умение заглянуть внутрь меня, понять вещи, которые самому мне не было нужды облекать в слова. Вот как сейчас. Но хватит ли у меня духу посмотреть правде в глаза и признать, что я не совершенен? Ведь она-то увидела и мое несовершенство, и свое. Господи, каким недостойным я себя чувствовал!

Я не знал, что сказать.

— Хочешь устриц или мидий, Дженни?

— А хочешь в зубы, подготовишка?

— Хочу, — сказал я.

Она сжала кулак и размахнулась, а потом легонько прижала его к моей щеке. Я поцеловал его и потянулся к ней, но она уперлась рукой мне в грудь и рявкнула, как сущий бандит:

— Веди машину, подготовишка! Живо за руль! Жми!

Так я и сделал.

* * *

Главный пункт беспокойства моего отца касался того, что он считал излишней торопливостью. Спешкой. Нетерпением. Я забыл его точные слова, но помню смысл проповеди, которую он мне прочел за обедом в Гарвард-Клубе — речь главным образом шла о том, что я спешу. Я вежливо напомнил ему, что я уже взрослый человек и что ему не следует исправлять мое поведение или даже комментировать его. Однако он заявил, что даже мировым лидерам нужна время от времени конструктивная критика. Я счел это не слишком тонким намеком на его участие в первом правительстве Рузвельта… Но я не собирался давать ему повод для воспоминаний о Ф. Д. Рузвельте и о его роли в реформировании Банка США. Поэтому я промолчал.

Как я уже сказал, мы обедали в бостонском Гарвард-Клубе, и я, по его словам, ел слишком быстро. А это значит, что вокруг были сплошь его люди. Его однокашники, его клиенты, его обожатели и т. д. Все подстроено, сомнений тут не было. Если прислушаться, можно было разобрать, как они бормочут: «Вот идет Оливер Барретт!», или: «Это Барретт, знаменитый атлет».

Между нами происходил очередной раунд псевдоразговора. Только на сей раз у нас и темы не было.

— Отец, ты ни слова не сказал о Дженнифер.

— А что тут говорить? Ты ведь поставил нас перед свершившимся фактом, разве нет?

— И все же, что ты о ней думаешь?

— Я думаю, Дженнифер замечательная девушка. И с ее происхождением пробиться в Рэдклифф…