История любви

Я умолк, и в комнате наступила трепетная тишина. Рэй Страттон протянул мне кольцо, и мы с Дженни — сами, ни за кем не повторяя — произнесли обет супружеской верности, поклявшись любить и эфанить друг друга до самой смерти.

Властью, данной ему штатом Массачусетс, мистер Тимоти Бловелт объявил нас мужем и женой.

* * *

Если разобраться, то наша послеигровая вечеринка, как назвал ее Страттон, была претенциозно непретенциозная. Мы с Дженни решительно отвергли традиционное шампанское и, поскольку нас было совсем мало, отправились выпить пива к Кронину. Джим Кронин выставил нам по первой кружке сам в знак уважения к «величайшему хоккеисту Гарварда со времен братьев Клири».

— Черта с два, — Фил Кавиллери стучал кулаком по столу. — Он лучше всех Клири, вместе взятых.

Поскольку он никогда не был ни на одном хоккейном матче с участием Гарварда, я думаю, он имел в виду, что как бы здорово ни катались на коньках Бобби и Билли Клири, не им выпало жениться на его любимой дочери. Короче говоря, все мы уже порядком напились, но в этом факте видели лишь повод добавить еще.

Я позволил Филу расплатиться по счету, заслужив от Дженни один из редких комплиментов моей интуиции:

«Из тебя еще выйдет человек, подготовишка». Под конец, когда мы повезли Фила на автобусную станцию, вышло не клево. В смысле слез. Его, Дженни, да вроде и меня. Ничего не помню, сырость такую развели!..

Так или иначе, после всяких благословений Фил сел в автобус, а мы стояли и махали, пока тот не скрылся из вида. Только тогда до меня стала доходить сногсшибательная правда.

— Дженни, теперь мы законно женаты.

— Точно, теперь я могу быть сучкой и стервой.

12

Если одним словом можно описать нашу повседневную жизнь в первые три года, то слово это — экономия. Каждое мгновение мы были сосредоточены на том, как наскрести деньжат на все, что нам было нужно. Обычно нам удавалось свести концы с концами. И в этом не было ничего романтичного.

Помните известное четверостишие Омара Хайяма? Ну, о том, чтобы лежать под деревом с томиком стихов, ломтем хлеба, кувшином вина и так далее. Теперь замените томик стихов на монографию Скотта о трестах и увидите, как этот поэтический образ вписывается в мою идиллическую жизнь. Рай? Нет, говно собачье, а не рай! Меня мучили одни и те же вопросы: сколько стоят эти самые «Тресты», где их достать по дешевке у букиниста, на что купить хлеба и вина, где взять денег, чтобы расплатиться с долгами?

Жизнь меняет. Теперь самое простое решение приходилось подвергать скрупулезному рассмотрению бюджетной комиссии, заседавшей у меня в голове.

— Оливер, пойдем вечером на Беккета?

— Три доллара.

— То есть?

— То есть полтора доллара твой билет, полтора доллара мой.

— Это значит «да» или «нет»?

— Ни то ни другое. Это значит три доллара.

* * *

Медовый месяц мы провели на яхте вместе с двадцатью одним ребенком. Это значит, что с семи утра и пока не надоест юным пассажирам, я бороздил волны на тридцатишестифутовой яхте класса «Родс», а Дженни приглядывала за детьми в яхтклубе «Пекод».

Было это в Кейп-Коде, в Деннис-порте, которому еще принадлежал большой отель, пляж и несколько десятков маленьких домиков для сдачи внаем. На одном из самых крошечных бунгало я мысленно прикрепил мемориальную доску: «Здесь спали Оливер и Дженни — когда не занимались любовью».

Надо отдать должное нам обоим — даже после долгого дня обхаживания клиентов (львиную долю наших доходов составляли чаевые) мы с Дженни все еще были внимательны друг к другу. Я сказал «внимательны», потому что нет слов описать, каково это — любить Дженни Кавиллери и быть любимым ею. Извините, я хотел сказать — Дженни Барретт.

* * *

Прежде чем отправиться в Кейп-Код, мы сняли дешевую квартирку в северном Кембридже. Я называю это «северным Кембриджем», хотя формально дом находился в черте города Соммервилла. Коттедж, который, по выражению Дженни, отремонтировать уже было нельзя, проектировали на две семьи, а потом переделали в четырехквартирный. Взяли с нас явно больше, чем все это стоило, но что могут сделать бедные выпускники? Рыночная экономика!

— Послушай, Оливер, а почему пожарные не опечатали эту халупу? — спрашивала Дженни.

— Наверное, побоялись войти внутрь.

— Я тоже.

— В июне ты не боялась.

Разговор этот происходил в сентябре, когда мы возвратились в Кембридж.

— Тогда я еще не была замужем. Теперь, рассуждая как замужняя женщина, я считаю, что это жилище небезопасно со всех точек зрения.

— И что ты собираешься делать?

— Поговорить с мужем, — ответила она. — Он этим займется.

— Слушай, я твой муж, — заявил я.

— Правда? Докажи!

— Как? — спросил я, подумав про себя: нет, только не на улице.

— Перенеси меня через порог, — сказала она.

— Ты что, веришь во всю эту чепуху?

— Ты сначала перенеси, а потом я решу.

О’кей. Я подхватил ее на руки и, преодолев пять ступенек, внес на крыльцо.

— Почему остановились? — спросила она.

— Разве это не порог?

— Нет, не порог!

— Здесь около звонка наши имена.

— Официально это не порог. Давай наверх, старая развалина!