История любви

— Пока, Сара-Джейн, — отозвалась Дженни.

Когда мы вышли на улицу и уже собирались сесть в мою машину, я набрал в легкие побольше вечернего воздуха и как можно небрежнее спросил:

— Слушай, Дженни…

— Да?

— Э-э… Кто этот Фил?

Она ответила мне, садясь в машину:

— Мой отец.

* * *

Так я и поверил.

— Ты зовешь своего отца «Фил»?

— Да, это его имя. Как ты зовешь своего?

Дженни как-то уже говорила мне, что ее воспитал отец и что он держит пекарню в Крэнстоне, штат Род-Айленд. Мать погибла в автомобильной катастрофе, когда Дженни была совсем маленькой. Все это она рассказала мне, объясняя, почему у нее нет водительских прав. Ее отец — во всех других отношениях «отличный парень» (по ее словам) — стал ужасно суеверен и не давал своей единственной дочери водить машину. Ей это сильно мешало в последних классах школы, когда она стала брать уроки фортепиано в Провиденсе. Зато в долгих автобусных поездках она успела прочесть всего Пруста.

— Так как же ты зовешь своего? — повторила она свой вопрос.

Я думал совсем о другом и не понял вопроса.

— Кого своего?

— Каким термином ты пользуешься для обозначения своего родителя?

Я назвал термин, который всегда вертелся у меня на языке.

— Сукин Сын.

— Прямо в лицо? — не поверила она.

— Я никогда не вижу его лица.

— Он носит маску?

— Да, пожалуй. Каменную. Всю из камня.

— Да перестань, он наверняка чертовски гордится тобой. Ты ведь знаменитый гарвардский спортсмен.

Я быстро взглянул на нее. Похоже, она многого не знает.

— Он тоже был знаменитым спортсменом, Дженни.

— Сильнее, чем ты?

Мне нравилось, что она такого высокого мнения о моих спортивных достижениях. Жаль, что придется уценить себя, рассказав ей об успехах отца.

— Он участвовал в финальном заезде байдарок-одиночек на Олимпийских играх 1928 года.

— Ничего себе! — сказала она. — И выиграл?

— Нет, — ответил я. И она, по-моему, догадалась, что меня несколько утешает тот факт, что в финале отец был только шестым.

Мы немного помолчали. Теперь Дженни, наверное, поймет, что быть Оливером Барреттом Четвертым — это значит не только жить рядом с серым каменным зданием в Гарвардском университетском городке. Это еще и тяжелый физический гнет. Гнет чужих спортивных достижений. Я имею в виду — надо мной.

— Но что он такого сделал, чтобы заслужить звание сукиного сына? — спросила Дженни.

— Он меня заставляет.

— Как это?

— Ну, заставляет, — повторил я.

Глаза у нее стали как два блюдца.

— Ты имеешь в виду инцест? — спросила она.

— Это твои проблемы, Дженни. Мне своих хватает.

— Каких, Оливер? Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что он тебя заставляет?

— Заставляет делать правильные вещи.

— А что неправильного в правильных вещах? — спросила она, и сама обрадовалась от получившейся игры слов.

Я ответил, что ненавижу, когда меня программируют на продолжение барреттовской традиции — да она и сама должна была это понять, видя, как я морщусь, когда мне приходится после имени называть свои порядковый номер. И еще мне не нравится, что каждый семестр я обязан выдавать энное количество академических успехов.

— Ну конечно, — сказала Дженни с нескрываемым сарказмом. — Я уже заметила, как тебе не нравится получать высшие оценки и играть за сборную…

— Я ненавижу, что отец ожидает от меня только успехов. — Я никогда раньше этого не говорил (хотя всегда думал) и сейчас чувствовал себя чертовски неловко; но мне надо было объяснить Дженни все. — А он даже бровью не поведет, когда мне действительно что-то удается. Он абсолютно все принимает как само собой разумеющееся.

— Но он же занятой человек. Ему ведь надо управлять всеми этими банками и много чем еще.

— Господи, Дженни, на чьей ты стороне?

— А это что, война? — спросила она.

— Безусловно.

— Но это же смешно, Оливер.

Похоже, я ее совершенно не убедил. Тогда-то я и заподозрил, что у нас с нею расхождения во взглядах на жизнь. С одной стороны, три с половиной года в Гарварде и Рэдклиффе превратили нас обоих в самоуверенных интеллектуалов, которых обычно и производят эти университеты. Но когда дело доходило до того, чтобы признать, что мой отец сделан из камня, она цеплялась за какие-то атавистические итальянско-средиземноморские понятия типа «папа любит своих деток», и спорить не о чем.

Я попытался привести наглядный пример. Наш дурацкий «антиразговор» с отцом после матча в Корнелле. Рассказ явно произвел на нее впечатление. Но абсолютно не то, на которое я рассчитывал.

— Так он специально приехал из Бостона в Итаку ради какого-то дурацкого хоккейного матча?

Я попытался объяснить ей, что мой отец — это сплошная форма и никакого содержания. Но она оставалась под впечатлением того, что он проделал столь долгий путь ради такого (относительно) заурядного спортивного события.

— Слушай, Дженни, давай оставим это, ладно?

— Слава богу, что ты так зациклен на своем отце, — сказала она. — Это означает, что тебе еще далеко до совершенства.

— Хочешь сказать, что ты совершенство?

— Конечно, нет, подготовишка. Разве я стала бы тогда с тобой встречаться?

Опять все сначала.

5

Хочу сказать пару слов о наших интимных отношениях.