История Лизи

Нет, Лизи, сказал он это таким тоном, словно она и сама должна была знать. Спарки Лэндон был не из тех отцов, которые отправляют детей в школу. Я и Пол – мы учились дома. Обычную школу отец называл «загоном для ослов».

Но порезы Пола в тот день… день, когда ты прыгнул со скамьи… они были глубокие? Не какие-то царапины?

Долгая пауза, в течение которой он наблюдал, как дым поднимается, застывает и исчезает, оставляя после себя только сладковато-горький запах. Наконец бесстрастное: Отец резал глубоко.

Такая сухая определенность не подразумевала комментариев, вот она и промолчала.

А потом он добавил: В любом случае это не то, что ты хочешь спросить. Спрашивай, что хочешь, Лизи. Давай, и я тебе отвечу. Но ты должна спросить.

Она то ли не могла вспомнить, что за этим последовало, то ли еще не была готова к этому воспоминанию, но зато вспомнила, как они покидали свое убежище под конфетным деревом. Он заключил ее в объятия под этим белым зонтиком, а мгновением позже они оказались снаружи, в снегу. И теперь, когда она продолжает ползти на руках и коленях к перевернутой кедровой шкатулке, воспоминание

(безумие)

проваливается,

(с мягким, шуршащим звуком)

и Лизи наконец-то позволяет разуму поверить в то, что ее второе сердце, ее тайное, сокрытое от всех сердце, знало всегда. На мгновение они были не под конфетным деревом, не под снегом, а совсем в другом месте. Теплом, наполненном тусклым красным светом. Издалека доносилось пение птиц, воздух благоухал тропическими ароматами. Некоторые она узнала: красный жасмин, белый, бугенвиллия, мимоза, запах влажной земли, на которой они стояли на коленях, прильнув друг к другу, как влюбленные, каковыми они, собственно, и были, но названия самых сладких ароматов она не знала, а знать так хотелось! Она помнила, как открыла рот, чтобы спросить, и Скотт приложил ладонь

(помолчи)

к ее губам. Она вспомнила, что еще подумала, как это странно – они в зимней одежде, а попали куда-то в тропики, и увидела, что он боится. А потом они вновь оказались под снегом. Под тем безумным, невероятным октябрьским снегопадом.

И сколько времени они провели на той «пересадочной станции»? Три секунды? Возможно, меньше. Но теперь, передвигаясь на руках и коленях, потому что от слабости и шока не могла встать, Лизи смогла наконец-то признать, что это случилось, произошло в реальности. К тому времени, когда они добрались до «Оленьих рогов», она давно уже убедила себя, что ничего такого не было, но ведь было, было.

– И случилось еще раз, – сказала она. – Случилось той ночью.

Ей ужасно хотелось пить. До безумия хотелось глотнуть воды, но ниша-бар находилась у нее за спиной, она ползла от воды и вспоминала песню старины Хэнка, которую пел Скотт, когда в воскресенье они возвращались домой: «Весь день я шел по бесплодной земле и мечтал о воде, холодной воде».

Ты получишь свою воду, любимая.

– Получу? – прохрипела она. – Глоток воды определенно не помешает. Боль-то жуткая.

Ответа не последовало, но, возможно, она в нем и не нуждалась. Потому что таки добралась до рассыпанного по ковру содержимого шкатулки. Потянулась к желтому квадрату, сдернула с пурпурного меню и крепко зажала в руке. Лежа на боку, том, который не болел, она пристально разглядывала свою добычу: эти маленькие ряды лицевых и изнаночных петель, эти крошечные накиды. Кровь с пальцев пачкала шерсть, но Лизи этого не замечала. Добрый мамик связала десятки афганов и таких вот квадратов, розово-серых, сине-золотых, зелено-ярко-оранжевых. Афганы были коньком доброго мамика, и они один за другим слетали с ее спиц, когда вечером она сидела перед телевизором. Лизи помнила, как ребенком думала, что эти одеяла называются «африканы». Все кузины (Энглтоны, Дарби, Уиггенсы, Уошбурны, не говоря уж о бесчисленных Дебушерах) получали афганы, когда выходили замуж, а каждой из сестер Дебушер досталось как минимум по три. К афгану прилагался дополнительный квадрат того же цвета и рисунка. Добрый мамик называла эти квадраты «усладами». Предполагалось, что они будут использоваться как салфетки на стол или как настенное украшение. Желтый афган добрый мамик подарила Лизи и Скотту на свадьбу, а поскольку он очень понравился Скотту, Лизи убрала приложенную к афгану «усладу» в кедровую шкатулку. И теперь, вся в крови, лежа на ковре, сжимая в руке желтый квадрат, она отказалась от попытки забыть. Подумала: «Бул! Конец!» – и заплакала. Она понимала, что не способна на связные, последовательные воспоминания, но, возможно, значения это не имело: порядок в воспоминаниях удалось бы навести позже, когда возникла бы такая необходимость.

И, разумеется, если бы это «позже» наступило.