История Лизи

Вместо того чтобы сразу идти к бременской кровати (она еще не готова, слишком рано), Лизи зашла в свое жалкое подобие кабинета, оглядела комнатушку. И что она собиралась здесь делать, пока Скотт наверху писал истории? Она не могла вспомнить, но знала, что притянуло ее сюда: телефонный автоответчик. Лизи смотрела на красную единицу, которая горела в окошечке с надписью «НЕПРОСЛУШАННЫЕ СООБЩЕНИЯ» под ним, и думала, стоит ли ей сразу позвонить помощнику шерифа Олстону, чтобы тот прослушал запись. Решила не звонить. Если сообщение оставил Дули, Олстон мог прослушать его и позже.

Разумеется, Дули. Кто же еще?

Она собрала волю в кулак, готовясь к новым угрозам, которые озвучит этот спокойный, кажущийся здравомыслящим голос, и нажала клавишу «ВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ». Мгновением позже молодая женщина, представившаяся Эммой, принялась объяснять, как много денег сможет сэкономить Лизи, воспользовавшись услугами Эм-си-ай[77]… Лизи выключила сообщение на полуслове, нажала клавишу «СТЕРЕТЬ», подумала: «Вот она, женская интуиция».

И вышла из кабинета, смеясь.

10

Лизи смотрела на спеленутые контуры бременской кровати, не ощущая ни печали, ни ностальгии, хотя, по ее прикидкам, они со Скоттом занимались на ней любовью (во всяком случае, трахались, она не могла вспомнить, как много фактической любви было в период «СКОТТ И ЛИЗИ В ГЕРМАНИИ») сотни раз. Сотни? Могло ли такое быть за какие-то девять месяцев, особенно если бывали дни, а иногда и целые рабочие недели, когда она видела его сначала в семь утра, еще сонного, бредущего к двери с портфелем, бьющим по колену, а потом в десять вечера (или в четверть одиннадцатого), возвращающегося, волоча ноги, обычно на бровях? Да, она полагала, что возможно, если иной раз они проводили в кровати целые уик-энды, превращая ее, как говорил Скотт, в «траходром». Так почему же она не питала теплых чувств к этому укрытому монстру, сколь бы раз они на нем ни кувыркались? У нее была веская причина ненавидеть кровать, потому что она понимала, не интуитивно, а на уровне подсознательной логики («Лизи умна как дьявол, если только не задумывается об этом», – однажды она подслушала эту фразу, произнесенную Скоттом в разговоре с кем-то на вечеринке, и не знала, гордиться ли ей или стыдиться), что на этой кровати их семья едва не разрушилась. Не надо о том, каким отвратительно-прекрасным был секс или как он затрахивал ее до множественных оргазмов, забрасывал и забрасывал на вершину блаженства, пока она не начинала думать, что сойдет с ума от этого рвущего нервы наслаждения; не надо о том месте, которое она нашла, которого могла коснуться перед тем, как он кончал, и тогда по его телу просто пробегала дрожь, а иногда он кричал в голос, отчего она покрывалась «гусиной кожей», даже когда он был внутри ее, горячий, как… ну, горячий, как долбаная духовка. Лизи думала, как хорошо, что эта чертова махина покрыта саваном, словно огромный труп, ибо (во всяком случае, в ее памяти) все, что происходило между ними на этой кровати, было неправильным и насильственным, они на пару снова и снова сжимали горло их семейной жизни. Любовь? Заниматься любовью? Возможно. Может, несколько раз. Но прежде всего она помнила мерзотраханье, раз за разом. Придушить… и отпустить. Придушить… и отпустить. И всякий раз тому существу, что звалось Скотт-и-Лизи, требовалось больше времени, чтобы снова начать дышать. Наконец они уехали из Германии. В Саутхэмптоне поднялись на борт «Куин Элизабет II» и отплыли в Нью-Йорк. На второй день она вернулась с прогулки по палубе – и замерла у двери их каюты с ключом в руке, прислушиваясь. Из-за двери доносился медленный, но устойчивый стрекот пишущей машинки, и Лизи улыбнулась.

Она еще не позволяла себе поверить, что теперь все будет хорошо, но стоя под дверью, слушая, как он возвращается к тому, что должен делать, она знала: такое возможно. И не ошиблась. Когда он сказал, что договорился о перевозке в Америку, как он ее называл «Mein Gott Bed»[78], Лизи никак не прокомментировала его слова, зная, что на ней они больше не будут ни спать, ни заниматься любовью. Если бы Скотт предложил ей такое («Только разок, маленькая Лизи, в память о давно минувших днях»), она бы отказалась. Более того, послала бы куда подальше. Если и существовала мебель, в которую вселился призрак, так это была вот та самая кровать.

Лизи подошла к кровати, опустилась на колени, подняла край чехла и заглянула под нее. И там, в пыльном зазоре между кроватью и полом, куда вернулся запах куриного помета («Как пес возвращается к своей блевотине», – подумала Лизи), стояло то, что она искала.

Там, в густой тени, Лизи различила силуэт кедровой шкатулки доброго мамика Дебушер.

Глава 8 Лизи и скотт (Под конфетным деревом)

1