История Манон Леско и кавалера де Грие

Часть вторая

Присутствие и любезность г. де-Т. разогнали у Манон остаток печали.

– Забудем, душенька, о наших прошлых ужасах, – сказал я, – и заживем счастливее, чем прежде. В конце концов, любовь отличный учитель: фортуне; не удастся причинить нам столько горя, сколько радостей даст нам вкусить любовь.

Наш ужин был, действительно, радостной сценой. С Манон и ста пистолями в кармане, я был гордее и довольнее, чем богатый парижский откупщик посреди накопленных сокровищ. Богатство надо считать по средствам, какие имеются для удовлетворения наших желаний: у меня не было не исполнившегося желания. Даже будущность мало меня беспокоила. Я был почти уверен, что отец не откажет мне; в содержании, достаточном, для приличного житья в Париже, потому что мне шел двадцатый! год, и я получил право требовать свою часть из материнского наследства. Я не скрыл от Манон, что весь мой капитал заключается всего в ста пистолях. Этого было достаточно, чтоб спокойно ждать лучшей будущности, которая, по-видимому, не могла миновать нас, благодаря ли моим наследственным правам, или же при помощи игры.

Поэтому, первые недели я думал только о том, чтоб приятно пользоваться моим положением; требования чести, а равно остаток опасения со стороны полиции, заставляли меня откладывать со дня на день возобновление союза с обществом Трансильванской гостиницы; я ограничивался игрою в некоторых менее опозоренных обществах, где благосклонность удачи избавляла меня от, унижения прибегав к плутням. Я проводил в городе; часть послеобеденного времени и возвращался к ужину в Шальо, часто в сопровождении г. де-Т., чья дружба к нам возроптала с каждым днем. Манон нашла средство от скуки. Она сблизилась с несколькими соседками, которых весна заманила в деревню. Прогулки и другие удовольствия, свойственные их полу, были предметом их занятий. Игра в карты, причем они определили пределы, проигрыша, доставляла средства на наем кареты. Они ездили на прогулки в Булонский лес, и возвращаясь вечером, я замечал, что Манон все хорошеет, становится довольнее и страстнее.

Тем не менее, находили тучки, которые, по-видимому, грозили прочности нашего счастья. Но они бесследно разошлись, и игривая резвость Манон придала развязке такой комический оттенок, что мне доселе сладостно воспоминание, говорящее мне о ее нежности и прелести ее ума.

Единственный лакей, бывший у нас в услужении, однажды отвел меня в сторону и с великим смущением сказал мне, что имеет мне сообщить по секрету нечто важное. Я сказал ему, чтоб он говорил смелее. После нескольких обиняков, он дал мне понять, что незнакомый важный господин, по-видимому, сильно влюбился в m-lle Манон. Волнение крови отразилось у меня во всех жилах.

– А она в него, – спросил я его более резко, чем того, ради разъяснения дела, требовало благоразумие. Моя вспышка испугала его.

Он, с встревоженным лицом, отвечал мне, что его проницательность не заходила так далеко; но что заметив, несколько дней тому, что этот незнакомец прилежно посещает Булонский лес, выходит из кареты и гуляя по боковым аллеям, по-видимому, ищет случая, чтобы увидеть или встретиться с барышней, он надумался несколько сблизиться с его людьми, чтоб разузнать, как зовут их барина; что они его именуют итальянским князем и сами подозревают, что у него завязалась какая-нибудь интрижка. И дрожа он добавил, что не мог, собрать других сведений потому что в это время князь вышел из лесу без церемонии подошел к нему и спросил как его зовут; затем, точно догадавшись, что он, у нас в услужении, поздравил его с тем, что он, находится при прелестнейшей в свете особе.

Я нетерпеливо ждал продолжения рассказа. Он заключил, его робкими извинениями, которые я приписал, моей неблагоразумной вспыльчивости. Напрасно я настаивал, чтоб он говорил все без утайки. Он уверял, что больше ничего не знает; что все, что он рассказал мне, случилось вчера, и он с тех пор не видел людей князя. Я поощрил его не только похвалой, но и достаточным вознаграждением, и не выказывая перед ним ни малейшего недоверия к Манон, более спокойным тоном приказал ему следить за всеми происками незнакомца.

В сущности, его страх поверг меня в жестокие сомнения. Он мог заставить его скрыть часть истины. Впрочем, после некоторого размышления, я оправился от тревоги и даже раскаивался, что поддался такой слабости. Нельзя же мне было вменить Манон в преступление то, что в нее влюбляются.

Выло много причин предполагать, что она не знает о своей победе, и что за жизнь пришлось бы ей вести, если б я был способен с такой лёгкостью допускать ревность в мое сердце? На следующий день я отправился в Париж, не имея иного намерения, как при помощи большой игры ускорить свое благосостояние, дабы получить возможность, при первом, же тревожном признаке, переехать из Шальо.