История Манон Леско и кавалера де Грие

У меня оставалось мало денег; а с этого необходимого пособника следовало начать. Я подумал, что могу добыть их только от трех лиц: г. де-Т., отца и Тибергия. От двух последних мало было вероятия получить что-нибудь, и мне стыдно было докучать и тому, и другому. Но в отчаянном положении совестливость не соблюдается. Я тотчас, же отправился в семинарию Святого Сулыпиция, не тревожась тем, что меня там узнают. Я приказал, вызвать Тибергия. С первых же слов я пошил, что он еще не слышал о моих последних похождениях. Я хотел растрогать его состраданием, но сказанное обстоятельство изменило мое решение. В общих выражениях я рассказал ему, как бы рад вновь увидеться с отцом и затем попросил его ссудить мне некоторую сумму, под тем предлогом, что перед отъездом из Парижа мне надо заплатить кое-какие долги, о которых мне не хотелось бы говорить отцу.

Он тотчас же подал мне кошелек. В нем было шестьсот франков; я взял из них пятьсот. Я предлагал ему расписку; он был так великодушен, что отказался от нее.

Оттуда я отправился к г. де-Т. С ним я не стеснялся. Я изложил ему все мои беды и страдания; он уже знал о них до малейших подробностей, тщательно следя за приключением молодого Ж. М. Тем не менее, он меня выслушал и весьма жалел обо мне. Когда я попросил у него совета насчет средства, как бы освободить Манон, то он печально отвечал, что не видит к тому никакой надежды и что в случае, если не окажется нежданной небесной помощи, то лучше отказаться от намерения; что с тех пор, как ее заключили в госпиталь, он нарочно туда заходил, но не мог получить дозволения ее видеть; что г. начальником полиции отданы самые строгие приказания, и что, к довершению несчастия, той партии, с которой она будет отправлена, назначено тронуться в путь послезавтра.

Я впал в такое оцепенение от его слов, что говори он еще час, я и тогда не подумал бы прервать его. Он сказал мне еще, что не посетить меня в Шатле потому, что ему легче было хлопотать за меня, когда никто не подозревал его близости ко мне; что в течение нескольких часов, как меня выпустили, он очень сожалел, что не знал, куда я отправился; что он желал поскорее увидаться со мною, дабы дать мне единственный совет, способный заставить меня надеяться на изменение участи Манон; но совел до того опасный, что он просит меня никогда не открывать никому, что он в нем участвовал, именно, собрать несколько храбрецов, у которых хватило бы смелости напасть за городом на солдат, которые будут сопровождать Манон. Он не стал ждать, когда я заговорю с ним о том, в чем нуждаюсь.

– Вот сто пистолей, – сказал он, – передавая мне кошелек; – они пригодятся вам. Вы возвратите их мне, когда ваши дела вполне поправятся.

Он прибавил, что если бы опасение за его доброе имя не препятствовало ему участвовать в освобождении моей любовницы, то он предложил бы мне и свою руку, и свою шпагу.

Такое чрезмерное великодушие растрогало меня до слез. Я поблагодарил, его самым живыми образом, насколько мне позволяло огорчение. Я спросил его, нельзя ли возложить хоть какую-нибудь надежду на ходатайство перед, г. главным начальником, полиции. Он отвечал, что уже думал об этом, но считает его бесполезным, потому что нельзя просить о милости подобного рода без какого-нибудь повода, а он не видит, какой повод можно бы придумать, чтоб начать ходатайство пред таким важным и сильным лицом; что с этой стороны можно надеяться добиться чего-нибудь только в том случае, если бы г. де-Ж. М. и мой отец изменили свое мнение и взялись бы сами ходатайствовать перед г. начальником полиции об, отмене его решения. Он обещал мне сделать все возможное, чтобы склонить к этому молодого Ж. М., хотя и полагал, что тот несколько охладел к нему, благодаря подозрениям, которые возымел насчет, его участия в нашем деле; он увещевал меня испытать с моей стороны все, что могло бы поколебать решение моего отца.