История мировой литературы. Древний Ближний Восток

Тем временем блудница изготовляет для Энкиду одежду и ведет его к пастушьему стану, где он вкушает хлеб и вино и тем самым приобщается к миру людей: «Ешь хлеб, Энкиду, – то свойственно жизни, // Сикеру[516] пей – суждено то миру!» [146]. В эту ночь, взяв в руки оружие, Энкиду охраняет пастуший стан от львов и волков (ситуация, прямо противоположная начальной, когда он выступал защитником диких зверей).

Затем наступает момент встречи двух героев: они сталкиваются на пороге брачного покоя богини Ишхары, к которой спешит Гильгамеш, чтобы совершить обряд священного брака с ее жрицей (Ишхара – древнейшая аккадская богиня, по-видимому, еще дошумерская; часто отождествлялась с Иштар): «Было в ту ночь для Ишхары постелено ложе, // Но Гильгамешу, как бог, явился соперник: // В брачный покой Энкиду дверь заградил ногою, // Гильгамешу войти он не дал» [148]. Гильгамеш и Энкиду вступают в схватку, но силы их равны и ни один не может одолеть другого (этот момент также станет традиционным для многих героических эпопей). Восхищенный силой Энкиду, Гильгамеш ведет его к своей матери Нинсун, а та благословляет его и нарекает братом Гильгамеша: «Обнялись оба друга, сели рядом, // За руки взялись, как братья родные» [149].

Обретение друга качественно меняет обоих героев. Печалится сердце Энкиду, ибо без дела пропадает его сила. Тогда и Гильгамеш делится с ним возникшим замыслом – отправиться в горы Ливана, покрытые кедровым лесом, и убить живущего в этом лесу свирепого Хумбабу (аккадский вариант шумерского Хувавы) – олицетворение зла. В вавилонской поэме в большей степени, чем в шумерском прототипе, акцентируется этический момент замысла героя – стремление уничтожить зло; но одновременно это и жажда личной славы, желание «создать себе имя» (им будут одержимы и строители Вавилонской башни в знаменитой библейской притче):

Друг мой, далеко есть горы Ливана,
Кедровым те горы покрыты лесом,
Живет в том лесу свирепый Хумбаба, —
Давай его вместе убьем мы с тобою,
И все, что есть злого, изгоним из мира!
Нарублю я кедра, – поросли им горы, —
Вечное имя себе создам я! [149–150]

В ответ на предостережения Энкиду о страшных трудностях пути и возможной гибели («Хумбаба – ураган его голос, // Уста его – пламя, смерть – дыханье! // Зачем пожелал ты свершать такое?» [150]) Гильгамеш говорит о краткости вообще человеческой жизни, а потому единственное, что дано человеку, – «оставить имя», т. е. славу о своих героических деяниях:

Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,
Чтоб он ни делал, – все ветер![517]
Ты и сейчас боишься смерти,
Где ж она, сила твоей отваги?
Я пойду перед тобою, а ты кричи мне:
«Иди, не бойся!»
Если паду я – оставлю имя…[151]

Далее герои, готовясь к походу, приказывают мастерам выковать им особое оружие (описание его более детально, нежели в шумерской версии). В целом стиль поэмы изобилует типично эпическими ретардирующими повторами, повествование движется замедленно, неторопливо (так, неоднократно повторяются пояснения Гильгамеша, касающиеся замысла похода, а также предостережения Энкиду и старейшин города об опасностях пути). Очень детально изображено прощание Гильгамеша с родным городом. Вначале он объявляет всему населению города о цели своего похода:

…хочу я видеть
Того, чье имя опаляет страны.
В кедровом лесу его хочу победить я,
Сколь могуч я, отпрыск Урука, мир да услышит!
Подниму я руку, нарублю я кедра,
Вечное имя себе создам я! [152]