История моей любви

Ко времени окончания училища наши с Борькой поцелуи занимали очень большое место в моей жизни. Странно только, как я теперь понимаю, мы почти никогда не разговаривали с Борькой ни о чем серьезном, нам хватало самых банальных шуточек, мы смеялись любой плоской остроте. И еще одна странность: ни он, ни я ни разу не произнесли слова «любовь», будто она никакого касательства к нам не имела. Потом выяснилось: правильно мы делали, настоящей любви и не было.

Борька неоднократно пытался пойти дальше поцелуев, но я изо всех сил удерживалась, каждый раз на самом краю пропасти… Только представлю, бывало, каким сделается лицо у отца, когда он узнает об этом, и неизвестно даже, откуда у меня берутся силы, чтобы противостоять нажиму Борьки. И тогда уже я понимала, что это будет предательством по отношению к отцу с мамой, жизнь которых во всем была настоящим примером для меня, как и сейчас. Ну, и помнила я, конечно, слова мамы: «Чтобы семья на всю жизнь была прочной, невеста должна быть девушкой! В старые-то времена, Анка, за такую вину и убить могли невесту. И правильно делали!»

А кроме этого — очень уж мне не нравились отец и мать Борьки, постоянно я чувствовала: чужие это мне и неприятные люди, с которыми я не могу и, главное, не хочу быть близкой, просто невозможна для меня родственная близость с ними.

Его отец Трофим Игнатыч — он работал водопроводчиком в нашем домохозяйстве — был постоянно пьян, за любой ремонт с жильцов откровенно просил «рваненький», то есть рубль, сильно напоминал мне бестолкового, суетливого и смешного старичка из сказок, делающего все вопреки здравому смыслу. И во дворе у нас его снисходительно-насмешливо звали Трофкой, так и говорили:

— Придется уж Трофку позвать: он за рваненький на пять минут исправит.

Помнилось мне, как отец сказал однажды:

— Мы с Трофимом когда-то вместе на заводе начинали, из него мог выйти отличный слесарь, да характер у него глупый: сначала он за копейкой погнался, ушел с завода, выискивая местечко потеплее, пока не спился да в нашем домохозяйстве не оказался.

А мама тотчас презрительно ухмыльнулась:

— Алкаш Трофка этот, и все! И Поле он жизнь исковеркал своей пьянкой!

Полина Сидоровна часто болела, она работала уборщицей в больнице. Бывала я, конечно, и дома у Залетовых. После чистоты и надежности нашей квартиры меня поражала грязь и удивительный беспорядок у них: снятую одежду они бросали прямо на спинки стульев, на полу валялся окурок, стекло в окне было разбито. Полина Сидоровна откровенно говорила мне, морща свое худенькое лицо, чуть ли не всхлипывая:

— Все проклятая водочка, Анка!.. Трофка-то ведь Трофимом Игнатычем был, как я за него выходила, а теперь уж сил моих не хватает на муженька с сыночком, в старуху они раньше времени меня превратили. — Ее худые плечи сутулились, спина гнулась, руки висели вдоль туловища. — Мы с твоей мамой одногодки, а сравни нас! — Щеки у Полины Сидоровны провалились, вокруг запавших глаз были густые морщинки, бледногубый рот морщился.

Но особенно неприятно мне бывало, когда оказывался дома пьяный Трофка. Он разглядывал меня откровенно, не смущаясь присутствием жены и сына, его черные, как у Борьки, глаза начинали маслянисто светиться.

— Пойдем, — Борька тянул меня за руку.

Мы уходили, мне было жаль его.

Не один раз я видела, как Полина Сидоровна хлестала по щекам своего пьяного мужа во дворе, а тетя Шура одобрительно молчала.

Борька говорил мне:

— Знаешь, Анка, я уж так досыта насмотрелся на пьяного отца, что у меня даже какое-то отвращение к питью. Слово тебе даю: никогда пить не буду!

— Будешь пить — перестанем встречаться! — честно предупредила я его.

Светка Муромцева, которую отчислили за неуспеваемость из библиотечного техникума, а родители определили ее на курсы медсестер, прямо говорила мне:

— Маленькие вы еще с Борькой, вот и не понимаете, что между вами любовь! — и выставляла вперед свой остренький носик, щурила глазки, вздыхала: — Уж я бы поцеловала Бореньку, да теперь тебя, Анка, боюсь.

— И дальше бойся, — отвечала я.

— Ладно, я тебе одно скажу по дружбе: целуешься с ним два года и не надоедает тебе, так выходи за Борьку, другого такого красавца тебе не найти, уж я бы!..

— Я бы — не ты бы!

И в училище у нас все ребята были уверены, что между мной и Борькой — настоящая любовь. А рыжий Васенька Селезнев уже перед выпускными экзаменами откровенно и прямо сказал нам с Борькой:

— Шабаш, ребята, отваливаюсь от причала: не хочу и не могу препятствовать вашему святому чувству любви!

И вот уже после окончания училища, когда у нас был месячный отпуск, а мне за хорошую учебу даже дали путевку в Дом отдыха, Борька приехал ко мне в Вырицу. Выглядел он настоящим франтом — в новом летнем костюме, белой рубахе и галстуке. И был красив, мне показалось, как никогда: девчонки, мои соседки по комнате, глаз от него не могли отвести. И я почувствовала, что если Борька будет настаивать… Поэтому и для него, но и для себя тоже выговорила решительно после первого же нашего поцелуя в тот день: