История моей любви

Снегирев вошел, запросто здороваясь со всеми за руку. Каждый раз извинялся, что грязная рука. Улыбался и шутил, только один раз его глаза настороженно метнулись в нашу сторону.

— Он хороший мастер? — спросил я Шилова.

— Когда-то был хороший, а теперь старой славой живет. Как это ты его сюда вытащил?

— Его секретарша вызвала. Я ей соврал, что это Зубков распорядился.

— Правильно! — Шилов кивнул.

Вышел из своего кабинета Власюк. Поздоровался со всеми. Потом подошел к нам с Шиловым и тоже протянул руку.

В кабинете Зубкова мы с Шиловым сели на диван рядом с Власюком. Зубков что-то писал, подняв одно плечо выше другого. Ежик, пенсне… Так же неожиданно, как и в прошлый раз, вызвал:

— Кошкин.

Кошкин торопливо встал, покраснел, испуганно моргая глазками. Кошкин ли это, который сидит у себя в кабинете?

Когда он кончил, я спросил Зубкова:

— Я не знаю, вопросы разрешается задавать? — и с ужасом почувствовал, что неудержимо и так же глупо, как Кошкин, краснею сам под взглядами всех.

Зубков кивнул.

— Скажите, — спросил я у Кошкина, — что делал буксир «Пирогов» от восьми до девяти утра?

— Был на приколе. Работы не было.

— Под парами?

— Конечно.

— Больше вопросов, не имею.

Зубков, а за ним и все заулыбались, глядя на меня.

— Чего ж краснеешь-то! — обиженно прошептал мне Шилов и ткнул меня кулаком в бок.

Я окончательно побагровел.

Диспетчер погрузработ Сысоев одинаково, как обо всем другом, доложил, что один плавкран всю ночь простоял, а у другого, портального, не было крановщика. Он говорил еще что-то, но я уже не слушал…

Зубков помолчал, что-то записывая, потом поднял голову и опять улыбнулся, глядя на меня:

— Ну, крановый бог Степаныч! Давай ответ.

Опять все заулыбались, я вскочил; от резкого движения Шилов и Власюк покачнулись, схватились руками за края дивана; кто-то прыснул. Я знал, что выгляжу как студент на экзамене… Ну, все равно!

— Плавкран стоял: инжектор вышел из строя, — и голос у меня был даже какой-то хриплый.

— Знает! — удовлетворенно и громко проговорил Зубков.

— Это вина завскладом: хотели вчера получить инжектор, у него был склад закрыт. Сегодня с трех… Это что же такое?! — неожиданно для самого себя громко спросил я. — У нас навигация, а у него — приемные часы, как в загсе!

Стало тихо. Кто-то, не удержавшись, громким шепотом произнес:

— Ишь ты!

Зубков с интересом смотрел на меня; Власюк до отказа повернул ко мне побелевшую от усилия шею.

— У меня предложение: чтобы склад дежурил круглые сутки. А будет зима — будем спать.

— Зачем же спать? — обиженно проговорил Власюк. — Речник не медведь-то…

— Насчет склада — верно, запишите, — кивнул Зубков секретарше. — А насчет зимы — перегнул, брат, — он засмеялся, за ним опять засмеялись все.

— Я сейчас, — торопливо сказал я. — У меня еще два вопроса. Вот здесь присутствует крановщик Шилов. Его бригада взяла обязательство восстановить кран за пять дней. Теперь — что такое бюрократизм? Прихожу я сегодня к Кошкину в восемь двадцать просить буксир «Пирогов» — поднять понтон на пятьдесят метров, к стенке. Он меня назвал… экземпляром из отдела «тех». Это, конечно, ерунда!..

— Нет, почему же ерунда? — строго произнес Зубков. — Мы все на работе.

— А главное, «подавайте накануне заявку»! Я, товарищ Кошкин, не на прогулку за грибами пароход просил! — Я решился и быстро взглянул на Кошкина; он сидел багровый, комкал в руках платок; другие смотрели на меня по-разному: кто выжидательно-изучающе, кто явно недоброжелательно, кто даже насмешливо, кто-то сочувственно кивнул и подбадривающе улыбнулся.

— Кошкин в кабинете — как лев рыкающий! А здесь… В общем, мы, пять человек, целый час поднимали понтон вручную к стенке, а «Пирогов» в это время вхолостую уголь жег. Мы с ребятами подсчитали и просим взыскать с Кошкина стоимость этого нашего часа: двадцать пять рублей. Час-то ведь пропал…

Кто-то изумленно сказал:

— Ишь ты!

Все молчали, глядя на Зубкова, тот стучал по столу карандашом, все разглядывая меня.

— Ай-яй-яй! — удивленно проговорил он и повернулся к секретарше: — Взыскать! — и спросил у меня: — Все?

Шумно задвигались стулья, но никто ничего не сказал.

— Я еще хотел… Вот товарищ Снегирев сегодня предлагал мне сделать приписку в нарядах. В два раза завысить. При свидетелях. Вот Шилов слышал.

— Точно! Четыре свидетеля! — Шилов вскочил.

— Я отказался — и он работать отказался. А до этого говорил, что в три дня работу кончить можно. Прошу этот вопрос разобрать.

Снегирев встал и сел. Потом медленно поднялся, прохрипел:

— Да ведь я… Что вы, ребята? Пошутил, вы не поняли… — Он быстро-быстро огромными ручищами сгибал и разгибал четырехдюймовый гвоздь, глаза его блестели, шея и лицо распухли от прилившей к ним крови.

В кабинете было какое-то нехорошее, выжидательное молчание. Зубков поднялся, неторопливо покачался на носках, негромко спросил:

— Ну?

Власюк нерешительно произнес:

— Пошутил Снегирев… Его все знают-то как хорошего мастера…

— Плохо, значит, знают!

— Прав парень!

— Разучился Снегирев работать, зазнался!

Снегирев растерянно и жалко повертывался то к тому, то к этому, и все сгибал и разгибал в дрожащих пальцах гвоздь.