История моей любви

Я почти прибежал в диспетчерскую флота, небольшой домик на сваях над водой. В залитых солнцем маленьких комнатках чистенькие девушки и парни чертили какие-то графики, вежливо отвечали по многочисленным телефонам.

— Кошкин занят, к нему нельзя! — остановила меня девушка с шелковыми белыми бантиками.

— Ничего, мне можно, — раскрыл дверь и вошел.

Кошкин поднял свои голубенькие глаза от сложного разноцветного графика и, узнав меня, начал неудержимо, медленно багроветь: алым румянцем залились скулы, пухлые щеки, толстая шея; последним покраснел маленький нос.

— Безобразие! — хрипло, негромко произнес он. — До чего распустились в этом отделе «тех»! Надо спросить разрешения, когда входите в кабинет начальника.

— Ладно, — ответил я. — Мне не до бюрократизма. Дайте буксир на десять минут: понтон с краном на пятьдесят метров подвести к стенке. Видите?

Он не посмотрел в окно.

— Буксир занят. Прошу не мешать. Заявки подаются накануне. Сначала надо научиться работать. Эк-зем-пляр!

Я понял, что мне надо уйти. Сейчас же! Быстро вышел и аккуратно, без стука, прикрыл дверь. Девушка с бантиками злорадно сказала:

— Ну, что?

— Я так и знал, что не даст! — сказал Шилов. — Сами понтон за трос поднимем, не горюй.

Это очень трудоемкое дело двигать широкий, тупорылый понтон против течения. Один конец троса при этом закрепляется на берегу, за другой мы тянем по команде, выстроившись цепочкой на понтоне. Чтобы продвинуть на пятьдесят метров, мы работали целый час, до дрожи в руках. А буксир стоял себе в это время и даром жег уголь!..

До диспетчерского совещания случилась еще одна неприятность: я поругался с завскладом.

Мы зачалили понтон за кнехты на стенке и сели курить, вытирая пот.

— Здравствуйте! — вдруг сказала сверху, со стенки, Ермолова. — Павел Степанович, помогите!

— Что с вами, тетя Таня?

Она машинально стянула с головы платок, красивое ее лицо страдальчески сморщилось; она молчала.

— Ладно, ребята, я сейчас.

Я быстро поднялся на стенку.

— Завскладом!.. — Ермолова вдруг заплакала, ткнувшись носом в платок; золотая длинная коса ее упала на грудь, неудержимо дрожали полные, круглые плечи…

Мне вдруг так стало жаль эту спокойную, умную, такую красивую во всем женщину, что я схватил ее за руку и потащил к складу.

— Я сейчас ему! Погодите, я сейчас!.. — бормотал я.

Она вдруг остановилась, внимательно посмотрела на меня и перестала плакать, надела на голову платок.

— Извините, Павел Степанович, зря я вас побеспокоила. Надо было прямо к начальнику порта идти.

Я опустил ее руку, помолчал.

— Как хотите…

— Нет, пошли. Понимаете, я всю ночь с инжектором билась, все нервы вымотала, а тут голый формализм: «выдача с трех часов»! А без инжектора кран стоит!.. Вчера еще хотели получить — «неприемный день»!

В огромном складе было полутемно и очень тихо. Вошли в полуоткрытые двери-ворота, и тотчас же чей-то голос нахально крикнул:

— Склад закрыт! С трех часов!

— Видите? — шепнула мне Ермолова.

Я быстро шел вперед, натыкаясь на бухты троса, электромоторы, пачки шинелей, ящики… Откуда-то из-за вещей навстречу нам выбежал тот лысый, сутулый мужчина, что вчера вдруг взял меня под руку и начал что-то шептать на ухо.

— А?.. Здравствуйте, милости просим!..

Я не подал ему руки.

— Ваньку валяете, — сказал я. — Кран стоит, а вы — «с трех часов»! А ну — инжектор сюда! Мигом!

— Так, так! — неожиданно спокойно, даже неторопливо проговорил он, рассматривая меня. — Это вы — экземпляр? Да? — он засмеялся.

Я подбежал к телефону, схватил трубку.

— Седьмой, — безразлично, в нос проговорила телефонистка.

— Начальник порта!

— Ну зачем же?.. — начал лысый, берясь за трубку рукой.

— Терентий Петрович, это Кауров, здравствуйте. Извините, что беспокою вас, но здесь на складе такой формализм… Еще вчера хотели получить…

Я быстро и бестолково рассказал про инжектор.

— Да ты не горячись так, чудак, — спокойно сказал Зубков. — Ну-ка, дай завскладом сюда.

Завскладом Зайцев согласно кивал вспотевшей лысиной. Осторожненько, как стеклянную, положил трубку обратно на рычаги, секунду смотрел на меня потемневшими глазами.

— А вы горячий! — недобро улыбнувшись, наконец произнес он и отвернулся. — Давайте ваши бумаги, берите инжектор.

Ермолова торопливо протянула ему смятый листок. Вышли из склада. Ермолова несла инжектор, как ребенка, бережно прижимая к груди. У второго причала остановились:

— К нам когда приедете?

— Вот кран пустим…

— Может, вам постирать что надо?

Я покраснел:

— Что вы, честное слово?! Ко мне сестра приехала.

Перед диспетчерским в приемной, у некрасивой секретарши, было, как всегда, шумно и нервно. Опять над кем-то смеялись: «Быть тебе голым в Африке», кто-то торговался из-за барж и пассажироперевозок, кто-то напоследок, торопливо затягиваясь, курил… Мы с Шиловым стояли в сторонке, на нас оглядывались. На стенке, в большой витрине под стеклом, уже висел приказ о благодарности за быстрый подъем крана. Его читали. Кто-то сказал мне:

— Привет, Степаныч! — и почему-то засмеялся.

Я поправил китель, застегнулся на все пуговицы.