История моей одиссеи

Теперь, сытый, я уже мог свободно гулять по городу, топтаться на остановках, вслушиваясь в разговоры дожидавшихся автобусов людей, ловя незнакомый до того говорок. Мне показалось, что многие здесь говорят, как бы проглатывая некоторые гласные. Например, один мужик, назвав меня «пареньком», произнес это слово как «парнёк», и это почему-то царапнуло мне ухо.

Армавирцы были одеты даже хуже, чем наши монтинцы, не говоря уже о жителях центра – на большинстве мужчин и женщин была мешковатая одежда темных и серых тонов, явно купленная в местных магазинах. Советская, словом, одежда. Исключение составили два парня в джинсах, а девушек в джинсах, кажется, не было вообще.

У нас в Баку было принято либо шить одежду на заказ, либо покупать импортную втридорога у спекулянтов, а уж где ее брали спекулянты – один Аллах ведает. Но одеваться было принято ПРИЛИЧНО.

Выходило, что, как ни крути, люди здесь живут беднее, чем в моем родном городе.

Но самое главное – в Армавире не было той атмосферы праздника, легкого отношения к жизни, которое было буквально разлито в бакинском воздухе. В отличие от Армавира, мой родной город был всегда полон народу, так что оставалось загадкой, кто и когда здесь работает или учится. А уж вечером любого дня на его центральных улицах было просто не протолкнуться, и каждый район пахнул в эти часы по-своему.

Завокзальная дышала запахом шашлыка из осетрины; из многочисленных забегаловок в центре города пахло кебабом, пивом и чаем; на бульваре аромат шашлыка из курицы, смешивался с запахом кофе-гляссе, ванильного мороженного и жаренных орешков с изюмом; на Торговой – продававшимися на развес конфетами «каракум» и тортами, покупавшимися к ужину с друзьями…

Мне не хватало моего Баку, и я впервые почувствовал острую тоску по родному городу, с которым могла, конечно, сравниться только Москва, хотя о Москве я знал исключительно по книгам и фильмам.

Вернулся я на вокзал, когда уже стемнело. Зал был по-прежнему полупустым, свободных мест – хоть отбавляй. Я присел на скамейку и стал доедать два холодных, переставших быть вкусными пирожка с горохом.

В этот момент я и увидел в дальнем углу лежавшего на полу грузного, немолодого, далеко за пятьдесят мужчину. Несколько раз он пытался встать, дотянуться рукой до подоконника, чтобы ухватиться, и каждый раз сползал вниз.

Остальные его то ли не замечали вообще, то ли просто равнодушно скользили взглядом и отворачивались. Я уже хотел подойти к нему, и тут в зале появились менты. Оглядевшись, они прямиком направились к этому мужику, и один из них с размаху дал ему ногой под ребра.

– Давай, вставай, алкаш! – сказал он. – Здесь лежать не положено!

– Плохо, мне товарищ! – тяжело дыша, проговорил мужик. – Мне бы врача, что ли…

Он был совсем не похож на алкоголика, этот человек. Во всяком случае, не в моем преставлении. Одет он был во вполне приличное черное пальто, и лицо у него было совсем не алкашеское. Очень ясное, умное и доброе, а не испитое лицо.

– В вытрезвителе тебя вылечат! Давай, вставай! Думаешь я тебя на себе буду до машины тащить?! – и мент еще раз пнул его под ребра, отчего мужик захрипел и окончательно завалился на пол.

Что там скрывать – я боялся ментов, очень боялся. Но и смотреть на то, как ни за что-ни про что избивают человека, и, как мне показалось, хорошего человека, было для меня, тогдашнего, выше моих сил.

Не знаю, как бы я поступил в этой ситуации сегодня, спустя сорок лет – с возрастом мы становимся все более душевно тупее и равнодушнее. Но тогда я подошел к ментам, дернул одного из них сзади за рукав и сказал:

– Зачем человека бьете? Не видите – плохо ему! Надо «скорую» вызвать…

– А ты кто, бл…дь, такой? – посмотрел на меня другой мент. – Чего не в свое дело лезешь?!

– Никто. Просто человек…

И тут его рука больно впилась в мой локоть.

– Ну-ка, пошли со мной, человек. Узнаем, откуда такой заступничек у алкашей вызвался! – сказал он.

– А ты пока разберись с этим! – велел мент напарнику, кивнув на распростертое на полу тело.

Так я второй раз за время поездки оказался в отделении милиции, где дежурный милиционер заявил, что разбираться со мной он будет завтра утром, а пока мне придется посидеть в КПЗ.

Еще через пару минут за мной захлопнулась железная дверь, и я оказался в длинной камере с высоким потолком, в которой не было ничего, кроме узкой деревянной лавки. Даже не помню, была ли там знаменитая параша. Все это было настолько неожиданно, настолько несправедливо, что я забарабанил в дверь и закричал:

– За что, сволочи?! Я ничего не сделал! Выпустите меня отсюда!

Барабанил я до тех пор, пока за дверью не стал проворачиваться ключ, и появился мент, который и сам был, как мне показалось, хорошо под градусом.

– Будешь шуметь, – сказал он, – получишь таких пизд…лей, что всю жизнь кровью харкать будешь. А потом я тебя еще из этой в общую камеру переведу, и ты не представляешь, что там с тобой могут сделать. Так что лучше сиди тихо! Ясно же сказали: утром разберемся!