История моей одиссеи

Что такое колонка, я хорошо знал – одна такая располагалась напротив дома бабы Беллы в Прилуках, я часто набирал из нее воду. Вода в минводской колонке оказалась ледяная, и, умывшись, я изогнулся всем телом, чтобы одновременно нажимать на ручку и пить. Признаюсь, никогда в жизни я больше не пил такой вкусной воды, и с каждым ее глотком чувствовал себя все лучше – от хмеля и тошноты не осталось следа.

Вырывая, я вроде как-то умудрился не запачкать рубашку, а куски рвоты, попавшие на пиджак, старательно замывал до тех пор, пока вроде бы никакого запаха не осталось.

После этого я побрел дальше, чувствуя, как лезущий откуда-то из самого нутра голод постепенно охватывает все мое существо. Вот так я и дошел до городского рынка, который был полупуст – то ли потому, что вот-вот должен был закрыться, то ли по той причине, что сезон фруктов и овощей только-только начинался, и торговать особо было нечем.

Но самое главное – на рынке стояла почти оглушительная тишина. Настолько оглушительная, что мне казалось, будто я слышу, как стоящая вдалеке впряженную в телегу лошадь хрустит брошенным перед ней сеном.

За годы жизни в Баку я сначала вместе с отцом, а затем и сам постоянно ходил на базар. Я любил его вечный гул, смешанный из криков продавцов дынь и арбузов, громкой торговли за каждую копейку между продавцами и покупателями; грохота бросаемых на чаши весов гирь, приветственных возгласов встретившихся на базаре старых знакомых. Базар бурлил жизнью с раннего утра до позднего вечера, да он и был в Баку самой жизнью.

В любое время года прилавки здесь ломились от овощей и фруктов, а в конце апреля на них появлялись белая и красная черешня, клубника, пахнущие на весь дом помидоры и огурцы, и все это прежде, чем купить, можно было пробовать столько, сколько твоей душе угодно. А не понравилось – можешь немного сморщиться, покачать головой – и не покупать.

Порой, вот так, только пробуя, за один круг по базару можно было досыта наесться.

Но здесь, в Минводах, все было по-другому. Стояла тишина, и на лицах торговцев не было привычной бакинцу улыбки – это были явно не те люди, которые дают попробовать. Да и пробовать-то было особенно нечего – не картошку же с капустой!

Я прошелся по базару, чувствуя, как голод окончательно овладевает всем моим существом. И тут я увидел, как одна из продавщиц картошки – очень дородная, словно сошедшая с картины Кустодиева, типичная русская женщина держит в руках большую круглую сладкую булку, и не спеша откусывает от нее кусочек за кусочком.

Уже не в силах совладать с собой, едва не плача от предстоявшего мне унижения, я заставил себя подойти к ней и сказать:

– Тетя, дайте, пожалуйста, кусочек булочки. Я очень голодный…

Она бросила на меня оценивающий взгляд, а затем, не говоря ни слова, разломала эту огромную, с буханку, булку пополам и дала мне вторую, не надкусанную половину.

– Спасибо большое! – сказал я, и впился в зубами в воздушную хлебную мякоть.

Она, как и вода, была тоже удивительно вкусной, эта булка с изюмом, и утолив первый голод, я стал откусывать ее маленькими кусочками, чтобы продлить удовольствие.

Прошли годы, но передо мной время от времени всплывает лицо той женщины, ставшей для меня одним из символов русского народа – его способности к состраданию, отзывчивости, готовности помочь страждущему, не задавая никаких вопросов. Просто разломав хлеб и протянув другому половину.

Съев булку, я вернулся на вокзал – уже стемнело, а никакого другого места, куда бы я мог пойти, у меня не было.

В то же время после появления ментов я понял, что задерживаться в Минводах дальше не стоит. Уже поздним вечером я сел на поезд, идущий в сторону Ростова, откуда, по моим преставлениям, было не так уж трудно добраться до Москвы.

Устроившись в тамбуре и затянувшись «Явой», я подумал, что в Москве надо будет появиться не с пустыми руками, и было бы неплохо пусть мысленно вести поэтический дневник. И тут же взялся за сочинение о своих минводских впечатлениях:

На вокзале в Минводах,

Пьяный чуть ли не стельку,

Взял я два бутерброда

На последние деньги.

Завернул их в газету

(Пригодятся в дороге!)

И пошел за сюжетом,

Благо шли еще ноги

Вдоль домов деревянных,

Бабьих взглядов простых.

Было видно, что пьян я,

Что карманы пусты;

Что случайно заброшен

В этот их городок

Я не очень хороший

И блудливый щенок…

Поезд покачивался на рельсах, унося меня в ночь, перестук колес сам подсказывал ритм, и потому писалось легко, и почти ничего не надо было придумывать.

Одна станция за окном мелькала за другой, и я уже почти уверился, что смогу спокойно доехать до Ростова, когда полусонный проводник обратил на меня внимание и спросил про билет.

Где-то через час меня ссадили.

Теперь большие буквы над куда более скромным, чем в Минводах, вокзалом складывались в слово «Армавир».

Разумеется, я знал о существовании этого города, и играя в «города», всегда называл его вслед за Архангельском и Арзамасом.

И вот теперь я впервые в жизни стоял перед его вокзалом.

«Ар-ма-вир!» – проговорил я, перекатывая это слово на языке.

Название мне понравилось. Чем-то напоминало Арамиса.